Сабир Мартышев - Дурная кровь (редакция 2003 г) Страница 43

В девятке Толика дожидались его приятели. Сев к ним, он махнул мне на прощание рукой. Машина тронулась с места и, выехав со двора, скрылась за домом. Таким был последний визит Толика в этом веке. Даже Выкидыши меня покинули.

До мусорки я шел в самом дурацком расположении духа. Впрочем, и на обратном пути к дому ничего не изменилось. Но когда я на всякий случай заглянул в свой почтовый ящик, мое сердце радостно забилось. В ящике лежало письмо. Без адреса. Без отправителя. Девственно чистый белый конверт.

«Привет, Паша!» – распечатав конверт, я узнал ее почерк. Это была Вера. Вера! Мне даже показалось, что бумага пахнет ее духами, хотя, конечно, это была всего лишь игра воображения.

Чем больше я читал, тем больше преображался мир вокруг меня. Тусклые краски подъезда окрасились в радужные тона. Вера написала мне! Она помнит меня. Она думает обо мне. Еще не все потеряно!

«Как ты живешь? О чем думаешь? Впрочем, это все риторические вопросы – ответить мне ты все равно не сможешь. Поэтому давай лучше я расскажу тебе о себе.

Сейчас я далеко от тебя и даже не знаю, увидимся ли мы снова. Нам довелось многое пережить вместе, и за это время я поняла, что привязалась к тебе. Не то чтобы я не могу без тебя, но лучше уж быть с тобой. Думаю, ты меня понимаешь.

Не знаю, как ты относишься ко мне после всего, что произошло. Я согласна, я порядком натворила и, как всегда, разгребать завалы пришлось тебе. Но я не хочу, чтобы ты ненавидел или презирал меня за то, чего я не делала. Собственно, поэтому я и пишу это письмо.

В тот вечер я тебя обманула! Я не спала с твоим начальником. После того, как были сделаны фотографии, я сбежала от него, и тут в меня словно бес вселился, как это обычно со мной бывает. Мне вдруг захотелось увидеть твою реакцию на новость о моем изнасиловании. Не знаю, откуда все это взялось, но я придумала продолжение моей эскапады. Что же, я узнала твою реакцию. Но только теперь понимаю, насколько это было жестоко с моей стороны.

Не знаю, сможешь ли ты меня простить за все, но, во всяком случае, ты будешь знать обо мне правду. Прости меня, если сможешь!

Вера».

Дочитав письмо, я крепко сжал его в руке, зажмурился и глубоко вздохнул. На глаза наворачивались слезы. Конечно, я был безумно рад тому, что на самом деле Вера мне не изменяла, и не менее сильно огорчен, что она мне соврала, но сейчас не это было главное. Я все бы ей простил, только бы она вернулась. Лишь бы у нас все было как прежде. Пусть опять будут тесты, пусть она приходит и уходит, когда захочет, главное не потерять ее окончательно. Я боялся этого больше всего, но именно это, похоже, и грозило произойти. Перечитав письмо еще раз, я только лишний раз убедился в том, что Вера прощается со мной. Раскаиваясь в своей лжи, она не давала никакой надежды на будущее.

Понурив голову, я медленно пошел вверх по лестнице.

Неделя до Нового года. Город преображался на глазах. Улицы заполнялись светящимися украшениями – гирляндами, многочисленными елками, и электрифицированными салютами, которые беспрестанно мигали лампочками, изображая разноцветные взрывы пиротехники. Самыми популярными украшениями были связки лампочек, которые попеременно зажигались и создавали эффект спускающейся лесенки. Они были установлены в окнах каждого магазина, любой уважающей себя конторы.

«Да уж. А мне совсем не до праздников. Я сильно отстаю в институте и до сих пор не представляю, как и с кем буду справлять Новый год. Похоже, я был прав насчет Веры. Ее нет и, скорее всего, не будет. Письменно извинившись передо мной, она, наверное, успокоилась и решила меня не ворошить свое прошлое, в котором я застрял. Времени прошло немало, и, думаю, она даже успела найти мне замену. Такие, как она, без внимания точно не останутся. Наверняка, рядом с ней сейчас какой-нибудь более удачливый ухажер. К тому же, еще и при деньгах… Да, пошла она! Дура! Избалованная девчонка... Ведь, не смотря ни на что, я все равно жду ее! Ни минуты не проходит, чтобы я о ней не вспоминал. Вера, Вера, ну неужели я тебя все-таки потеряю? Неужели я тебя уже потерял?» Я не хотел в это верить.

Чем оживленнее люди вокруг меня готовились к празднику, тем в большее уныние я впадал. Похоже, еще немного и я бы ударился в стихоплетство.

Время от времени кто-то названивал мне на сотовый с разных номеров, но в ответ я слышал лишь дыхание, приглушенное сопенье, а затем – гудки. На Веру это было не похоже, а всякие шутники меня мало волновали. В конце концов, это могли быть мои завистливые одногруппники, разузнавшие мой номер. Мне даже надоело наблюдать за незнакомцем в черном пальто, появляющимся раз в три-четыре вечера и расхаживающим под моим окном. Психов везде хватает. Какое мне дело еще до одного убогого?

Я сдал кое-какие зачеты, обрубил половину хвостов, ровно столько, чтобы меня вычеркнули из черных списков на отчисление. Оставшиеся хвосты приходились на философию, гистологию и английский. С физкультурой же, напротив – все легко уладилось. Мама мне в два счета сделала справку, и вместо посещения нужно было подготовить небольшой реферат, который я благополучно списал у старшекурсников. Только вот интересно, если у большинства моих одногруппников родители работают врачами, то кто же тогда ходит на физкультуру?

«31 декабря. Я один одинешенек. Веру в Новый год уже точно можно не ждать».

Я твердо решил, что просижу весь праздник дома, у телевизора. Для приличия, конечно, заскочу к родителям, побуду немного и уйду. Что я там забыл? К ним придут друзья, всем будет весело, а мной прочно завладела хандра. Не хочется людям праздник портить своей кислой физиономией. Ну и ладно, это даже оригинально – Новый год в одиночку. Будет о чем вспомнить.

Маятниковые часы, стоявшие в углу возле двери на балкон, показывали половину восьмого. Я лежал на кровати и пялился в старенький «Горизонт», который излучал сегодня столько счастья, веселья и надежды, что хотелось на стенку лезть от тоски. Дошло до того, что я стал подумывать, а не остаться ли у родителей – все же не один буду.

Мама уже звонила и спрашивала, во сколько меня ждать. Я не сказал ничего вразумительного, сославшись на то, что мне нездоровится и хотелось бы выспаться перед бессонной ночью. Нехотя я поднялся с кровати и подошел к шифоньеру. Никто теперь не следил за моим внешним видом, поэтому в последнее время я распустился. Реже стирал одежду, мог ходить в одних и тех же носках по четыре дня и дольше, брился два раза в неделю. Но сегодня нужно было выглядеть прилично, праздник как-никак. Завтра официально наступает новый век, торжество неимоверное, пропади оно пропадом!

– Пришел наконец-то! – мама выбежала мне навстречу, улыбаясь и суетясь. – Ну, давай быстренько, раздевайся и за стол, все гости уже пришли.

В одной руке она держала ножик, в другой – луковицу, а на праздничную белую блузу был накинут старенький фартук. Судя по всему, она еще не закончила с приготовлениями. Значит, я ничуть не опоздал.

Неуклюже обняв (ей мешали нож и луковица), она поцеловала меня в лоб и крепко прижала к себе. От нее пахло духами и домашним уютом. И что удивительно, мне полегчало. Хоть я по-прежнему болел Верой, тяжесть в груди немного отпустила.

Из большой комнаты доносились многочисленные голоса, шумел телевизор, играла музыка. Мне совсем не хотелось идти туда со своим подавленным настроением, улыбаться гостям, поддерживать нудные застольные беседы. Все что мне было нужно, так это Вера – лекарство от всех болезней – веселая, непринужденная, родная. Да, как это ни странно, за прошедшие полгода она стала мне роднее, чем все вместе взятые в этой квартире.

– Ну, что ты встал на пороге, как бедный родственник, быстренько-быстренько, – сказала мама и скрылась на кухне. Через секунду-другую, она выбежала в зал, держа в руке большую салатницу с селедкой под шубой. Видимо, она относила последние блюда в комнату, где сидели уже подвыпившие и веселые гости.

Пока я раздевался, из комнаты вышел Сергей Михайлович, муж тети Любы, в руке он держал видеокамеру с оттопыренным экранчиком.

– Здравствуйте, молодой человек, с наступающим, – пробасил он, протягивая руку.

Хоть он и обращался ко мне, его взгляд был устремлен на экран видеокамеры, отчего он смахивал на страдающего жутким косоглазием человека, который не может смотреть на тех, с кем здоровается.

– Здрастье, вас также, – ответил я, невольно крякнув от его твердой мужской хватки.

Сергей Михайлович был полковником, человеком серьезным, целеустремленным и прямолинейным, впрочем, как и все военные. Однажды мама сказала о нем: «Именно такой мужчина и нужен Любе, чтобы смог совладать с ее бурным характером». Только сейчас до меня дошло, что она никогда не ставила вопрос другим боком: какая женщина нужна самому Сергею Михайловичу?

– Ваши пожелания к Новому году? – спросил он, все так же пристально наблюдая за мной в экранчик камеры. – Давай. Только по-мужски, четко и внятно.