Ричард Форд - Канада Страница 49

— Тебе он покажется странным. — Судя по всему, Чарли пытался понять, что ему делать дальше. — Как нам тебя называть?

— Делл, — ответил я.

— Сколько тебе лет, Делл?

Я знал, что означает этот вопрос.

— Пятнадцать, — сказал я. — Почти шестнадцать.

Чарли вернулся к дверце, забрался на водительское место, принеся с собой все тот же животный запах.

— Ты одинок?

Зарокотал, включаясь, мотор. Потускневшие было фары засветились поярче.

— Я скучаю по родителям, — ответил я. — И по сестре.

— А она-то куда подевалась? В сиротский дом подалась? — Чарли захлопнул дверцу, поднял стекло в ее окне. Комары вились вокруг нас.

— Сбежала, — сказал я.

— И правильно сделала. — Он помолчал, держа ладони на руле. — Ты ведь ничего не умеешь, верно?

— Не умею, — признал я.

— Ладно. Что ты от меня хочешь услышать?

— Почему меня вообще сюда привезли? — Я опять говорил только то, что думал, как с Милдред.

Существо, минуту назад мелькнувшее в свете фар, вернулось во всей его красе. Сова — изогнутое белое лицо, раскинутые крылья, острые, скребущие гравий когти, глаза внимательно вглядывались во что-то за пределами света. Затем она исчезла. Я никогда не видел сов, только слышал их по ночам из моей комнаты в Грейт-Фолсе. Но узнал ее. А Чарли, похоже, опять ничего не заметил.

— А-Эр — человек со странностями. Американец, — сказал он. — Давно уже здесь живет. Может, соскучился по компании. Не знаю. Дай-ка мне руку.

Его на редкость большая, грубая, жесткая ладонь нашла мою, взяла ее и раза четыре-пять-шесть стиснула в быстрой последовательности. Ладонь была шершавой, как брезентовые штаны Чарли, толстой, короткопалой, с тупыми ногтями. Я попытался отдернуть руку, однако он удержал ее, стиснув еще сильнее.

— Что, попыталась эта старая нянька тебя поиметь? — поинтересовался он, собираясь, похоже, посмеяться.

Я не мог взглянуть на него. И сказал:

— Нет.

— А ведь хотелось ей. Я заметил. Ей и меня хотелось. Мы могли бы уделать ее на пару. Так вот, не позволяй этого никому. Подожди, пока не встретишь хорошую девушку. Я-то слишком рано всему научился. Ну и вот он я.

Я с трудом отнял у него ладонь и засунул себе под ногу, откуда Чарли ее не достал бы. Он напугал меня.

— Ладно, Делл. — Он окончательно завел мотор, тот загрохотал. Яркий свет упал на дорогу. Насекомые роились в нем. — Тебя, я так понимаю, Гитлер не интересует, верно?

— Нет, — ответил я. О Гитлере я знал только то, что рассказал мне отец. «Шикльгрубер» — так он его называл. «Маленький Адольф, клейщик обоев». Отец его ненавидел.

Чарли, снова приглушив мотор, сказал:

— А меня интересует. Все-таки боролся человек. Меня вот тоже почти никто не понимает. — Чарли приложил два коротких пальца к верхней губе, под носом, глаза у него вдруг стали бешеными. Он повернулся ко мне, вытаращился: — Вот такой он был, видишь? Так выглядел, а? Носил маленькие симпатичные усики. Найн, найн, найн! Ахтунг! Ахтунг!

Отец говорил, что Гитлер умер и жена его с ним. Самоубийцы.

— Знаешь, он ведь был неплохим художником, — сказал Чарли, снова включая двигатель. — А я себя поэтом воображаю. Но сейчас говорить об этом не время.

Он нажал на педаль акселератора, и грузовичок рванулся во тьму. Ну вот я и прибыл в Канаду. Во исполнение маминого замысла.

5

События, изменяющие всю нашу жизнь, очень часто такими не кажутся.

Разбудили меня голоса. Мужской смех, затем второй голос, негромкий, затем звонкий металлический удар закрываемого капота. Снова смех. «Я просто хочу, чтобы женщина хоть раз сказала мне то, чего я не знаю», — произнес голос, принадлежавший, решил я, Чарли Квотерсу. Голоса звучали неподалеку от комнаты, в которой я спал, — я помнил, как входил в нее, однако она показалась мне совсем незнакомой. Воздух пах прохладной землей и какой-то кислятиной, а к этому примешивался резкий запах металла. Окно у моей кровати — металлической раскладушки — было занавешено тонким хлопковым одеялом, серым с белой каемкой, смягчавшим утренний, полагал я, свет. Где стояло это утро, как долго ехали мы прошлой ночью и здесь ли место моего назначения — ничего этого я не знал.

Я сел. Маленькая комнатка с низким потолком, залитая зеленоватым светом, как будто за окном ее плескалась вода. Голова у меня была тяжелая, спина и ноги ныли. Спал я в одних трусах, а моя одежда и обувь кучей лежали на линолеумном полу в изножье раскладушки. Память сохранила лишь обрывки вчерашней ночи: скользящий по белому домику свет автомобильных фар; открывающаяся вовнутрь дверь; луч фонаря, скачущий по комнате с раскладушкой; Чарли Квотерс, мочащийся, внимательно глядя себе под ноги, на ярко освещенный гравий; плюшевое, словно приснившееся, лицо совы; разговор о Гитлере и филиппинках; сам я, пытающийся — безуспешно — не заснуть.

Я отвел одеяло в сторону, выглянул в пыльное оконце. Одно из его стекол пересекала трещина, на подоконнике валялись крохи стекла. У окна рос куст сирени, за ним я увидел полоску травы, на которой еще поблескивала роса; за травой — покрытую выщербленным, кое-где вздувшимся асфальтом узкую улочку с горбатым, заросшим травой бетонным тротуаром; за нею — словно некое заграждение — квадрат совершенно синего неба.

Поперек пришедшей в негодность улочки торчал старый белый трейлер на резиновых колесах — прямоугольный, с плоской крышей жилой автоприцеп. На крыше кособочилась телевизионная антенна. За трейлером виднелся открытый ангар из волнистого железа с рукавным флюгером над ним. А за ангаром — высокий деревянный элеватор под шатровой крышей. Под свесом ее различались две выцветшие надписи. Одна гласила: «САСКАЧЕВАН ПУЛ», другая — «ПАРТРО».

Рядом с трейлером примостился помятый грузовичок Чарли Квотерса. Перед грузовичком обнаружился и сам Чарли, разговаривавший с мужчиной в голубой рубашке, который держал в руке с перекинутым через нее желтовато-коричневым пиджаком соломенную шляпу. Чарли наряда не сменил: черные резиновые сапоги с заправленными в них штанинами, все та же фланелевая рубаха. Землю вокруг трейлера усеивали ржавые металлические инструменты, покрышки, пустые бочки, велосипеды, клетки для животных, компанию им составлял древний мотоцикл и стоявший на деревянных колодах «студебейкер» с выбитыми стеклами. По траве же были расставлены странные сооружения из свинченных болтами или приваренных один к другому кусков металлического лома. Велосипед, соединенный с ножом жатки. Сеновязалка, оснащенная штурвалом и зеркальцем. Солнечные часы из колесного обода. Беспорядочное скопление насаженных на деревянные палочки блестящих вертушек и посверкивавших волчков дробило солнечный свет. С одного бока к трейлеру был прислонен самодельный флагшток с таким же, какой я видел на границе, флагом.

Чарли вертелся, воодушевленно маша короткими мощными руками, указывая то на трейлер, то на окно, в которое я смотрел. Я подумал, что он рассказывает обо мне, а слушающий его мужчина в голубой рубашке — это Артур Ремлингер, брат Милдред. Чарли вдруг крикнул, словно желая, чтобы его услышал кто-то еще: «Со мной никакая защита от дурака не работает» — и, откинув голову назад, захохотал. Второй мужчина взглянул на дом, уперся рукой в бедро, кивнул и что-то сказал. Чарли повернулся и пошел по траве в мою сторону.

Я быстро натянул футболку и штаны. Мне не хотелось, чтобы Чарли, если он идет сюда, застал меня в одних трусах. Сунул босые ступни в туфли. Поискал входную дверь. В комнате имелась, оказывается, еще одна раскладушка, голая. На полу были навалены картонные коробки, почти не оставившие свободного места. Лампа отсутствовала. Я услышал голос подошедшего совсем близко к дому Чарли: «И кого только вы себе навязали на шею? Я спрашиваю вас, какого…» К кому он обращался, я не знал.

Я торопливо выскочил через низенькую дверь на кухню — крошечную, душную, захламленную. И увидел штабеля новых коробок, чугунную плитку, старый телевизор с разбитым экраном и чучело не то собаки, не то койота, водруженное на дубовый холодильник с ржавыми задвижками. Я заправил подол майки в штаны, вышел в маленькую прихожую с грязным полом и застекленной дверью, а из нее — под резкий свет солнца. Свет, ударив в глаза, ослепил меня, заставил зажмуриться как раз в тот миг, когда из-за угла дома показался Чарли. Зеленые, за ними серебристые, за ними красные пятна поплыли под моими веками. Кожу на голове стянуло. Я не знал, что сейчас произойдет. Но полагал — что-то важное. Уж больно далеко от Грейт-Фолса я заехал.

— Ага. Вот и он, — громко крикнул Чарли.

Я заставил себя открыть глаза. Белый оштукатуренный домик, где я спал, оказался тем самым, по которому скользил в моем сне свет фар. Он словно припадал к земле, пошедшая струпьями штукатурка кое-где сгнила и отвалилась, обнажив дранку и испод внутреннего штукатурного слоя. Я застегнул молнию на штанах. Шнурки моих туфель остались незавязанными. Сморщился, прикрыл ладонью глаза.