Салман Рушди - Земля под ее ногами Страница 49

Ормус поморщился, словно головная боль у него усилилась.

— В чем дело? — спросил я. — Таблетки не действуют?

— Его нет, — прошептал он. — Этого мудака не существует.

Я не принял это всерьез.

— Ты бредишь, — сказал я. — Ты еще скажи, что Джесса Гэрона Паркера не существует.

Ему нечего было возразить, и он закрыл лицо руками, Я услышал обрывок песни:

It's not supposed to be this wayit's not supposed to be this dayit's not supposed to be this nightbut you're not here to put it rightand you're not here to hold me tightit shouldn't be this way[107].

Потом голове полегчало, — видимо, подействовали таблетки. Он сел на диване.

— Что со мной? — спросил он. — Сейчас не время раскисать.

— Ни пуха, — пожелал я ему, и он пошел петь.

После выступления, которое в честь американских гостей Ормус посвятил спасению президента Кеннеди, я был с ним в его крошечной гримерной, вместе с тремя девушками (больше туда не вмещалось). Ормус, к удовольствию дам, был до пояса обнажен. Потом в дверь постучал Юл Сингх. Ормус выставил поклонниц, а мне позволил остаться.

— Младший брат? — спросил Юл Сингх.

Ормус усмехнулся:

— Вроде того.

На Сингха стоило посмотреть. Красивее его синего шелкового костюма мне ничего не доводилось видеть; рубашки у него были с личной монограммой; при взгляде на его туфли двух оттенков кожи ноги начинали ныть от зависти. Сам он был маленький сорокалетний человечек с козлиной бородкой, и его темные очки — несомненно, произведение этого кутюрье par excellence доктора Т. Дж. Эклбурга — были такой формы, что не давали ни малейшей возможности заглянуть в его незрячие глаза, сколько ни выгибай любопытные шею. В руке он держал белую трость слоновой кости с серебряным набалдашником.

— О'кей, а теперь послушай, — он сразу перешел к делу. — Я приехал в Бомбей не в поисках исполнителей, о'кей? Я приехал навестить свою мать. Которой, благослови ее Бог, уже за семьдесят, а она еще ездит верхом. Но это тебя не касается. Так вот, я слышал твою музыку. Ты что, меня за дурака держишь? Кого, мать твою, пытаешься надуть?

Все это было сказано сквозь зубы, оскаленные в учтивейшей улыбке. Я никогда не видел Ормуса таким растерянным.

— Я не понимаю, мистер Сингх, — ответил он так, словно вдруг превратился в мальчишку. — Вам не понравилось мое выступление?

— Причем здесь понравилось — не понравилось? Я же сказал, я не на работе. Там сидит моя мать. Она тебя слышала, я тебя слышал, весь город тебя слышал. Это, значит, посвящение, так? Ладно, ты можешь это петь, ты мог бы быть одним из этих ребят. О'кей. Мне это не интересно. Ты это делаешь ради женщин, чтобы заработать немного, a? Ты получаешь женщин? Ты этого ищешь?

— Только одну женщину, — ответил Ормус слабым голосом, — он был слишком потрясен, чтобы лгать.

Услышав это, Сингх остановился и поднял голову.

— Она сбежала от тебя, a? Ты пел эти подражательные песенки, и у нее лопнуло терпение.

Ормус пытался сохранить остатки достоинства.

— Я понял, мистер Сингх, спасибо за вашу прямоту. Я не исполнял сегодня своих песен. В другой раз, может быть, попробую.

Сингх стукнул тростью об пол.

— Я разве сказал, это всё? Я скажу, когда будет всё, а оно не будет, пока ты, мальчик, не скажешь мне, как ты раздобыл последнюю песню, которую пел, какой сукин сын бутлегер надыбал ее для тебя. Так я сказал, когда ты начал петь. Видишь, что ты со мной сделал, — ты заставил меня выругаться в присутствии моей седой матери. Я никогда этого не делаю. Она вязала и потеряла петлю. Но тебя это не касается.

Последней песней была нежная баллада, медленная, полная томления: песня для Вины, подумал я, одна из тех, что Ормус сочинял на крыше, думая об утраченной любви. Но я ошибался. Песня называлась «Yesterday».

— Я слышал ее, — промямлил Ормус, и Юл Сингх опять грохнул об пол своей тростью.

— Невозможно, о'кей? Эту песню мы выпустим не раньше, чем в следующем году. Мы ее еще даже не записали. Парень только сочинил ее, он только что сыграл мне ее на своем гребаном пианино в Лондоне, о'кей, и вот я прилетаю в Бомбей повидать свою старенькую мать, которая, Боже благослови ее, сидит там не знаю сколько времени и не может понять, почему ее сын выругался при ней. Ты понимаешь, о чем я? Это не годится. Так быть не должно.

Ормус молчал, словно онемев. Разве мог он сказать: у меня есть мертвый брат-близнец, я следую за ним в мыслях, он поет, я слушаю, и последнее время все лучше разбираю слова. Всё лучше и лучше.

Юл Сингх встал.

— Я скажу тебе две вещи. Первое: если ты еще раз споешь эту песню, мои адвокаты скрутят тебя покрепче смирительной рубашки и твои яйца будут у меня на столе рядом с овсяными хлопьями в маленькой фарфоровой чашке. Второе: я никогда не ругаюсь. Все знают, что я не терплю сквернословия. Поэтому ты можешь понять, как я расстроен.

Он был уже в дверях. Я увидел двух дюжих сопровождающих в смокингах. Он повернулся, чтобы сделать последний выстрел.

— Я не сказал, что у тебя нет таланта. Разве я так сказал? Я так не думаю. У тебя есть талант. Возможно, большой талант. Чего у тебя нет, так это материала, — кроме того, который ты украл, хотел бы я знать как, но ты не скажешь. Еще у тебя нет группы, потому что с этими ребятами в розовых пиджаках далеко не уедешь, разве что домой на автобусе. Далее, мотивация. Этого, мне кажется, тебе тоже не хватает. Когда у тебя будет стоящий материал, когда у тебя будет настоящая группа — можешь ко мне не приходить. Когда у тебя будет мотивация — другое дело, если она у тебя, конечно, будет, а может, не будет никогда, но не воображай, что я собираюсь ждать. Возможно, если ты найдешь эту девчонку. Найди ее, и она сделает из тебя человека. Лично я всем обязан моей очаровательной жене, которая, к сожалению, не сопровождает меня на этот раз. Но тебя это не касается. Всего хорошего.

— Значит, его не существует, — сказал я Ормусу. — Тогда тебе повезло.

У Ормуса был такой вид, словно в него ударила молния.

— Всё неправильно, — тупо промямлил он. — Но, может быть, так и должно быть.

7. Больше чем любовь

Должен признаться, версия о том, что отсутствие паспорта / конвертируемой валюты помешало Ормусу кинуться вслед за Виной, всегда была мне подозрительна. Было бы желание и т. д., думалось мне невольно, поэтому когда Юл Сингх проницательно усомнился в наличии у данного исполнителя мотивации, я понял, что он попал прямо в точку и высказал вслух то, что я уже давно знал. И все же столь велика была внешняя уверенность в себе Ормуса, его сексуальная развязность, свобода владения своим телом и голосом, его шарм, что я позволил себе поверить (точнее, обманул себя, что верю), будто его скрытая от посторонних замкнутость и даже эти панические срывы по поводу погрешностей реального мира объясняются его обостренной чувствительностью художника, неудержимо подталкивающей к тому, что Браунинг называет опасной гранью вещей.

«Честный вор, ласковый убийца». Эти парадоксы, несомненно, интересны, но Ормус Кама стремился к куда более опасной грани — грани сознания, за которой он преследовал своего умершего брата, возвращаясь с провидческой музыкой, но каждый раз рискуя больше не вернуться. Нет ничего удивительного, думал я, исполненный самомнения подросток, что подобные путешествия в непознанное не проходят бесследно, повергая путешественника в состояние уныния и потерянности. Короче говоря, я считал, что Ормус Кама слегка тронулся, не сумев сохранить душевного равновесия после своей утраты, как это бывает с разлученными близнецами (или покинутыми любовниками). Все здравствующие на тот момент представители семьи Кама мужского пола были, каждый на свой лад, ущербны — чтобы стать рупией, им не хватало пары анн; Ормус не страдал ни тягой к убийству, ни немотой; он не погрузился в пьяный ступор поражения и стыда: он был одарен, харизматичен, а его странности только усиливали его привлекательность. Так что у меня было немало причин отбросить зародившиеся в глубине души сомнения, не признаваться даже самому себе в очевидном, а именно: что внезапный отъезд Вины, сразу же после их отложенной на столь долгий срок и подарившей им столь совершенное наслаждение первой (и единственной) ночи любви, нанес серьезный удар вере Ормуса в себя, оставив его с пробоиной ниже ватерлинии, так что ему приходилось отчаянно вычерпывать воду, чтобы не затонуть. После того как беспощадная зоркость Юла Сингха открыла мне глаза, я увидел густой туман страха, окутывавший Ормуса Каму, глубокое чувство своей неадекватности, заставлявшее его изображать бомбейского Казанову, — причину его непрекращающегося донжуанства. Если бы Афродита сошла с Олимпа, если бы Венера объявила, что ее занятие потеряло смысл, — это потрясло бы Ормуса меньше, чем отсутствие у Вины Апсары иллюзий относительно любви. Он также потерял уверенность и саму веру в идеальную Вину, в существование вечного и идеального партнера, его второй половинки, которую он мог бы любить вечно и которая, в свою очередь, подарила бы ему вечную любовь. «Я найду ее хоть на краю света», — хвалился он, но не добрался даже до аэропорта.