Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон Страница 5

Я понимаю, что такая история вряд ли способна вызвать сочувствие. («Мой дом – в общем, один из моих домов – рухнул».) У нас не было законных оснований себя жалеть, мы были не способны даже держать в себе недовольство, но это не мешало нам жаловаться.

Наш отец продолжал обещать то, чего не мог дать, и со временем мы стали считать его актером, который пробуется на роль доброжелательного миллионера. Ему так и не досталась эта роль, но он наслаждался самим вкусом слов. «Как вы смотрите на покупку новой машины?» – спрашивал папа. «Кто за то, чтобы поехать в круиз по Греческим островам?» Он ожидал, что мы будем разыгрывать из себя охваченную энтузиазмом семью, но нам не хотелось возвращаться к старым ролям. Будто уносимая отливом, мама уплывала все дальше и дальше, сначала к раздельным кроватям, затем вглубь коридора, в комнату, украшенную морскими пейзажами и корзинами с выгоревшими на солнце долларами. Было бы неплохо иметь коттедж на побережье, но у нас уже был дом. Дом с баром. Кроме того, если бы все и получилось, как мы хотели, вы не были бы за нас рады. Мы просто не тот тип людей.

Глава 4. Фуллхаус, или Полон дом

Мои родители были не из тех, кто ложится спать в одно и то же время. Сон овладевал ими, однако ни время, ни наличие матраса не имели большого значения. Отец предпочитал кресло в подвале, а мама готова была уснуть где угодно, зачастую просыпаясь с отпечатками ковра на лице или со следами узоров дивана на мягкой плоти предплечий. Это меня немного смущало. Она могла спать по восемь часов в день, но никогда не спала восемь часов подряд и не переодевалась ко сну. На Рождество мы дарили ей ночные рубашки в надежде, что она поймет намек. «Они для сна», – говорили мы, и мама смотрела на нас странным взглядом, как будто время сна, как и мгновение чьей-то смерти, было настолько непредсказуемым, что не требовало никакой специальной подготовки.

По сути, нас воспитывала пара домашних кошек, и потому у нас не было четко установленного времени сна. В два часа ночи накануне рабочего дня мама говорила не: «Марш в кровать!», а: «Разве вы не устали?» И это был не приказ, а искренний вопрос. Что бы мы ни ответили, она просто пожимала плечами. «Ну, как хотите, – говорила мама, наливая себе не то тридцатую, не то сорок вторую чашку кофе. – Мне тоже неохота спать. Не знаю почему, но неохота».

Мы были семьей, которая никогда не унималась, наш телевизор был до того раскален, что для переключения каналов нужна была кухонная рукавица. Каждый вечер у нас был подобием вечеринки с ночевкой, так что настоящие вечеринки не производили особого впечатления на меня и моих сестер.

– Но ведь нам можно не спать хоть всю ночь, – как правило сообщали хозяева.

– Ну и что с того?… – отвечали мы.

Первую вечеринку с ночевкой, на которой я побывал, устраивал соседский мальчик по имени Уолт Уинтерс. Как и я, Уолт был шестиклассником. Но в отличие от меня он был компанейским и атлетически сложенным, что, в принципе, означало отсутствие у нас каких-либо общих интересов. «Но почему он пригласил меня! – спросил я у мамы. – Я едва с ним знаком».

Она не сказала мне, что мама Уолта заставила его пригласить меня, но я знал – это единственно возможное объяснение. «Да иди уже, – ответила мама. – Там будет весело».

Я изо всех сил сопротивлялся, но потом наш спор услышал отец, и возможность не идти на вечеринку отпала. Папа часто наблюдал, как Уолт играет в футбол, и видел в мальчике юного себя.

– Может, он и не лучший в мире игрок, но он и его друзья – хорошая компания.

– Замечательно, – сказал я. – Тогда сам иди к ним ночевать.

Я не мог сказать отцу, что побаиваюсь мальчишек, поэтому выдумал причины для личной неприязни к ним. Я надеялся, что покажусь проницательным, а не напуганным, но в итоге показал себя ханжой.

– Ты хочешь, чтобы я провел ночь с теми, кто матерится? С теми, кто бросается камнями в кошек?

– Так и есть, черт побери, – сказал папа. – А теперь шагом марш туда.

Кроме меня, на вечеринке с ночевкой у Уолта было еще трое гостей. Никто из них не пользовался особой популярностью – они были недостаточно симпатичными, – но каждый из них неплохо играл в футбол и имел личное мнение в споре о машинах. Разговор начался в тот самый момент, когда я переступил порог дома. Я притворился, что слушаю, но, правду говоря, мало что понимал. Мне хотелось спросить: «В чем прикол футбола?» или «Есть ли какая-то связь между двигателем V-8 и соком J7?» Меня можно было бы принять за иностранного студента, приехавшего по обмену, однако ответы на эти вопросы дали бы мне хоть какое-то представление, о чем идет речь. На самом деле я ничего не понимал, так что они спокойно могли разговаривать по-китайски.

На нашей улице было четыре вида домов, и, хотя дом Уолта отличался от моего, я был знаком с планировкой. Сама вечеринка проходила в комнате, которую методисты называли «гостиной», католики использовали как дополнительную спальню, а единственные в квартале евреи превратили в нечто среднее между кабинетом и бомбоубежищем. Семья Уолта была методистской, поэтому центральное место в комнате занимал большой черно-белый телевизор. Семейные фотографии висели на стенах рядом со снимками разнообразных спортсменов, у которых мистер Уинтерс вырвал автографы. Я восхищался ими, как мог, но меня больше заинтересовал свадебный портрет, висевший над диваном. Рука об руку со своим мужем, облаченным в военную форму, мама Уолта выглядела безумно, почти пугающе, счастливой. Выпуклые глаза и бешеная липкая улыбка: это выражение граничило с истерикой, и последующие годы никоим образом не приглушили его.

«Что она принимает?» – шепотом спрашивала мама, когда мы проходили мимо миссис Уинтерс, которая весело махала рукой из своего двора. Я думал, что мама слишком критически к ней относится, но, проведя десять минут в доме этой женщины, я понял, что именно мама имела в виду. «Пицца уже тут!!! – прокричала миссис Уинтерс, когда разносчик пиццы подошел к двери. – Ну, мальчики, как насчет кусочка горячу щей пиццы?!!» Мне показалось забавным, что кто-то употребил слово «горячущий», но не возникло желания по-настоящему посмеяться над этим. Также я не мог посмеяться над жалкой имитацией итальянского официанта в исполнении мистера Уинтерса: «Мамма миа. Кому есче кусочэк де пицца?»

Я считал, что взрослые должны как можно меньше показываться на глаза во время вечеринок с ночевкой, однако родители Уолта были повсюду. Они устраивали игры, предлагали закуски и напитки. Когда начался полуночный фильм ужасов, мама Уолта прокралась в ванную и оставила возле умывальника измазанный кетчупом нож. Через час, когда никто из нас не обнаружил его, она стала подкидывать маленькие намеки. «Никто не хочет помыть руки? – спрашивала она. – Кто там ближе всех к двери, сходите проверьте, положила ли я в ванной свежие полотенца?»

Над такими, как она, плакать хочется.

Как бы старомодно они ни выглядели, я пожалел, что кино закончилось, и мистер и миссис Уинтерс собрались уходить. Было только два часа ночи, но они явно устали. «Ума не приложу, как вам, мальчишкам, это удается, – сказала мама Уолта, зевая в рукав своего халата. – Я не ложилась так поздно с тех пор, как Лорен появилась на свет». Лорен была сестрой Уолта, которая родилась преждевременно и прожила менее двух дней. Это случилось до того, как семья Уинтерсов поселилась на нашей улице, но ни для кого не было тайной, и при упоминании имени девочки можно было не вздрагивать. Ребенок умер слишком рано, чтобы быть запечатленным на фотографии, но все равно к нему относились, как к полноправному члену семьи. У девочки был рождественский носок размером с перчатку, и Уинтерсы даже устраивали вечеринку в честь ее дня рождения, что казалось моей маме особенно жутким. «Будем надеяться, что они нас не пригласят, – говорила она. – В смысле, о Господи, как подобрать подарок мертвому ребенку?»

Мне казалось, что именно страх перед преждевременными родами удерживал миссис Уинтерс от новой попытки, и это было печально, тем более что она хотела иметь большую дружную семью. Наверное, у нее было свое представление о большой дружной семье, и вечеринка с ночевкой и измазанный кетчупом нож вписывались в это представление. В ее присутствии мы играли в игры, но, как только она пожелала нам спокойной ночи, я понял, что мне капец.

Удостоверившись, что родители заснули, Уолт налетел на Дэйла Гаммерсона с криком: «Сиськокрут!!!» Брэд Клэнси включился в игру, и когда они закончили, Дэйл поднял рубашку, показывая свои соски, скукоженные и покрасневшие, как кусочки папперони, оставшиеся в опустевшей коробке из-под пиццы.

«Боже мой», – воскликнул я, с опозданием понимая, что веду себя, как девчонка. Правильной реакцией было бы посмеяться над Дэйлом, а не размахивать руками и верещать: «Что же они сделали с твоими бедными сосками! Может, приложить к ним лед?»