Алексей Егоренков - Земля точка небо Страница 51

— А где… мой друг? — спросила Лиза.

— Ваш друг, — сказала женщина. — Утверждает, что болен нервным расстройством, а вы сопровождаете его в поездке как личный психотерапевт. Это правда?

— Н-ну, — Лиза поежилась и хлебнула кофе. — В общем, да. Более или менее. З-зараза, Макс, вот я тебе покажу «расстройство». Не хватало еще, чтобы ее посадили за лжесвидетельство. Или что-то в таком роде.

— У него есть проблема с наркотиками? Или с алкоголем? — женщина мельком глянула на Лизу. — Мы пока не можем обыскать его, вы понимаете.

— Наркотики… вряд ли. Не знаю, — ответила Лиза чужим голосом. — С алкоголем — может быть. Что он там сделал? С-скотина.

— Что? Нет, нет, не сделал. Но если вы его лечащий врач, мы обязаны поставить вас в известность. Возможно, его следует проверить.

— Я проверю, — мрачно пообещала Лиза. — Но где он?

— Сейчас его приведут, — женщина посмотрела в бумаги и вдруг спросила. — Вы еврейка?

— Э-э… нет, — удивилась Лиза. — А почему вы спрашиваете?

— Ваша фамилия Фройд?

— Фрейд, — машинально поправила она, и хотела добавить, что это сценическое имя, но вовремя остановилась.

— Загранпаспорт у вас при себе?

— Простите, нет, — Лиза отвернулась, чувствуя, как загран колет ее сквозь задний карман джинсов. Еще не хватало, чтобы в документах прочли другое имя.

— Вы хотели бы учиться в Германии?

— Я?

— Мы проводим государственную программу, набираем студентов. Нехватка специалистов со знанием языка. Если вы еврейка, вам нужно быстрее. Скоро нас перестанут сюда брать.

— Но я как раз не знаю немецкого…

— Нет, нет, русского. Сюда постоянно прибывают репатрианты. Технически это немцы, но они говорят только по-русски. Страна предоставляет им жилье и работу, но они не хотят. Они практически всегда в депрессии, у них проблема с алкоголем, им обязательно нужна терапия.

— У нас почти всем нужна терапия, — пошутила Лиза, но женщина не поняла ее.

— Вы правы, но этим людям она нужна в первую очередь, а нам трудно ее предоставить. Они не хотят учить язык, а найти русскоговорящего терапевта очень сложно. Кроме меня, вообще-то, сейчас никого нет. Видите, даже по ночам, — она улыбнулась. Лизе нравилась эта тетка. И такое доверие… учиться в Германии … хотя платят копейки, скорее всего. Психологам везде так. Но всё равно. Хотя шоу, конечно. Хотя опять же…

— Мне надо подумать, — сказала Лиза. — Дайте ваш номер, пожалуйста, на всякий случай. Женщина щелкнула кошельком и протянула визитку.

— А вот и ваш друг, — она кивнула на Максима, который уже мялся на пороге в компании полицейского. Вид у Макса был несчастный, лицо перепуганное. Он нес загранпаспорт, и у него дрожали руки.

— Элиза, здравствуйте, — сказал Максим фальшиво и развязно. — Объясните господам, пожалуйста, что я нахожусь здесь противозаконно, и не забудьте упомянуть о моем нервом заболевании, благодаря которому, точнее, по причине которого…

— Заткнись, идиот, — прошипела Лиза в ухо Макса, вонзив ногти ему под локоть. — Молчи, и идем со мной.

— Распишитесь вот здесь, пожалуйста, — женщина выложила на журнальный стол какую-то бумагу. Лиза схватила ручку и, не глядя, поставила косой росчерк.

— Еще раз извините за беспокойство. Вызвать вам такси?

— Нет, — она помотала головой. — Спасибо, мы как-нибудь найдем дорогу.

— Я знаю дорогу, здесь нефиг искать. Ай! — сказал Максим. — Аккуратнее можно? Хватит этими своими когтями здесь… Не слушая и не глядя по сторонам, Лиза выволокла его за стеклянную дверь, свела вниз по ступеням и отпихнула прочь.

— Эй, ты куда? — спросил Макс. — Ты идешь не в ту сторону! Это, конечно, не мое дело… Лиза развернулась ему навстречу и остановилась в бессильной злобе. Максим улыбался нездоровой улыбкой. Он достал сигарету и пытался закурить, и у него по-прежнему дрожали руки.

— Подожди, — вдруг Лизу осенило. Зафиксировав голову Макса между двух ладоней, она заглянула в его черные зрачки. — Ты что, принял что-то? Это потому тебя задержали?

— Да нет, — Макс дернулся, пытаясь вывернуться, но Лиза удержала его. — Нет, они взяли меня потому, что я снова обретался возле, как его, есть тут такое, «хэ-эроин спот», место встречи барыг и клиентуры, которые… Лиза сделала шаг назад, и он замолчал.

— Это героин? — она заранее ощутила ужас.

— Гер… да нет, ты что! — Максим порылся в кармане. — Геро… какой на хер героин, ты что, задрачиваешь, это спиды обычные, хочешь? И вытащил запаянную авторучку.

11 мая 2005 года

Я механик. Биомеханик. Я занимался наукой. Был в армии. Сдавал на категорию. Я умел водить трак. И, наверно, еще умею. В комнате стояло три кровати, и Дима лег на ту, что посередине.

Лунные блики сначала лежали под окном, а теперь вытянулись и карабкались по стене напротив. Комната медленно вертелась, следуя ходу планеты, и где-то здесь, казалось, проходит ее центральная ось. Дима снял номер в дешевом хостеле, весь целиком, чтобы ночью кто-нибудь не ввалился с вещами и холодом. Чтобы ему не мешали думать. Всё случилось очень быстро. Сколько жизни осталось позади? Треть?

Половина? Раз, два, ты ребенок, у кровати пружинная сетка и холодный железный каркас, во дворе урчат собаки, в небе гудит самолет. Ты закрываешь глаза, и перед тобой метелью несутся звезды. Раз, два, и ты здесь, на три десятка лет в будущем, за четыре тысячи километров от дома, у тебя работа в каком-то журнале, дорожная сумка, чужой пиджак висит у изголовья, и ты боишься спать, потому что больше не видишь сны.

— Мы так не договаривались, — неслышно сказал Дима. Он сел на кровати, порылся в сумке и вывернул ее на пол. Он порылся в куче барахла и подобрал свой очередной блокнот. Совершенно чистый. Маскировка под журналиста.

— Записать всё, — решил Дима. — Срочно всё записать. Он пошарил в груде белья и нашел карандаш. Тоже новый, с фабричной огранкой. «Я механик», — нацарапал Дима скачущими детскими буквами. «Я биомеханик». Мне скоро тридцать четыре. «Я занимался наукой. Я был в армии. Я водил трак. Я встретил девушку. Я ее не помню. Мне было одиноко». Он повертел карандашом над строчками и зачеркнул «было». Я работал мусорщиком. Я работаю журналистом. И всё. Едва треть листа. Дима с треском перевернул страницу и принялся царапать дальше. «Проблема старости интересна тем, что разрушение организма с возрастом — не следствие его износа», — он застрочил еще быстрее.

«То, что мы называем старением — это не результат механического повреждения тканей, а следствие работы отдельных гормонов, которые тело начинает вырабатывать с определенного возраста». Конец любой вещи начинается с первой царапины. «Если устранить или обратить это действие, например, убрав гормоны, тогда получилось бы остановить процесс саморазрушения клеток, а их механического ресурса хватит, по разным оценкам, на…» Щелк. Кончик грифеля подломился и скатился на пол. Дима хотел нагнуться за ним и сразу передумал. Толку в этом не было. Он перечитал новые строки.

— Геронтология! — Дима едва не рассмеялся. — Вот же она, геронтология. «С тем же успехом можешь написать, что бы ты делал, если бы жил тысячу лет», — подумал он. Через минуту, сковырнув ногтем пару щепок и обнажив грифель, он вернулся на страницу назад и аккуратно вывел сразу после «я механик»: Я хочу снова водить машину. Я хочу научиться играть на флейте. Я хочу дорогой велосипед. Когда список уперся в геронтологию, Дима выдрал ее вместе с парой чистых страниц и продолжил царапать дальше, не исправляя и не перечитывая. Я хочу бегать по утрам. Я хочу много интересной работы. Я хочу попробовать всю еду в мире. Я хочу съездить в Америку. Я хочу новую куртку. Страница кончилась. Еще одна, и еще. Спустя десяток он замешкался на секунду и начал с новой строки, не в силах удержаться: Я не хочу пугаться метро. Я не хочу пугаться лифтов. Я не хочу жить на одном месте. Я не хочу, чтобы меня звали Митяй. Я не хочу быть один. Блокнот почти закончился. Дима выдохнул, опять подковырнул грифель и дописал: Я не хочу быть несчастным. Он перечитал эту строчку несколько раз.

— Всё верно, — пробормотал Дима. — Потому что несчастным быть глупо. Впервые за всю жизнь он столько раз подряд написал «я». Положив распухший блокнот на тумбочку, Дима вытянулся на скрипнувшей кровати. «Всё равно, что в туалет сходить», — блаженно подумал он… Я хочу спать. И уснул.

11 мая 2005 года

Магазин работал до шести вечера, как и всё остальное — супермаркеты, аптеки, почта, банк — после восемнадцати ноль-ноль деловая жизнь в городе прекращалась, открыты были только кафе и бензоколонки. «И ведь ни один идиот не догадается торговать после шести», — думал Максим. Когда практически нет конкуренции. Смех и абсурд.