Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас Страница 52

При всем том — особо пожрать и нечего. Всевозможные пончики и беляши, которыми при коммунизме торговали на каждом углу, поисчезали, оставив вместо себя сплошные бутерброды с несъедобными сосисками по ни с чем не сообразной цене, да всякие хрюкерсы, то бишь гибриды конфеты с бутербродом. Так что — хлеба, молочного чего-нибудь, и хватит. В электричку, перекусить, спать, спать, спать… До пересадки. А там — опять спать. До Москвы.

А через пару недель — можно опять на Реку.

Поняли, в чём фишка? Река — место особое. Река — она как Байкал. В ней сконцентрирована вся мудрость Природы, к ней, как и к Байкалу, всегда за помощью обратиться можно.

Всех новых хороших друзей, каждую новую девушку — я испытываю Рекой. Примет — не примет. Поймёт — не поймёт. Даже если не примет — подскажет, как разойтись необидно. И подарит на память — ярчайшие воспоминания.

Не потому ли у меня ничего не получилось ни с Сашей, ни с Аллой — что ни с одной из них я так и не добрался до Реки?

Аню — особенно хотелось видеть именно на Реке. Её кометное вторжение в мою жизнь, её выдающаяся красота, мгновенно устанавливающееся взаимопонимание — просто требовали представить их с Рекой друг другу.

В течение следующей недели мы с Аней так больше и не увиделись. Телефонные разговоры были краткими, в основном по мобильному, всего лишь дважды мне удалось поймать её дома, да и то один раз торопилась. На выходные Аня куда-то уехала, а на попытку спросить, куда — ответ был в смысле, что не надо заставлять её врать. Даже намёки на что угодно дальнейшее подавлялись в зародыше. Оптимизм — убывал и убывал.

Наконец, спросил про поездку прямо, обосновав вопрос своими наблюдениями, что засветившийся было роман уже, кажется, потух. К великому своему удивлению — услышал, что договорённость в силе, только вот надо подождать ещё несколько дней.

И наконец — она позвонила сама.

– Володь, едем?

– Конечно. Когда?

– Завтра.

– На неделю?

– Нет, у меня есть три дня. Только, Володь, мне нужны гарантии.

– Три дня — трудновато, там минимум на четыре маршрут рассчитан. А какие гарантии?

– Надо в три уложиться. Безопасности.

– Попробуем. А насчёт гарантий… Думаю, ты и сама прекрасно знаешь, что насиловать тебя я не собираюсь. А в остальном могу только гарантировать, что приложу все усилия к охмурению и соблазнению.

– Посмотрим. Как насчёт обещания не переходить тех рамок, которые я установлю?

– Договорились. Приезжай завтра к пяти, рюкзаки я соберу сам, захвати только шмоток, в которых фотографироваться будешь.

– Каких?

– На твоё усмотрение. Возьми обязательно ночнушку какую-нибудь, только без выпендрёжа. Никакого чёрного цвета, никаких наворотов, простенькую, но со вкусом.

– Хорошо, посмотрю. До завтра!

Вот так и началась самая яркая из моих поездок на Реку. С абсолютно невразумительных условий, с отсутствия билетов на нужный нам поезд, с вычислением альтернативного способа заброски, стоя перед расписанием на вокзале, с давкой в билетной кассе, со вскакиванием на ходу в уже тронувшийся состав…

И — с серьёзной опасности того, что в первые же полчаса в поезде меня хватит кондратий. Как только мы отдышались от пробежки галопом сквозь вокзальную толпу с рюкзаками, расселись, разложили немудрящий перекус да открыли по бутылке пива, Аня начала рассказывать.

То, что она не коренная москвичка, я знал. То, что она родом откуда-то из-под Курска, я тоже знал. Но сейчас — она назвала посёлок. В меня как будто молния ударила! Сложились вместе странная лёгкость отношений и странный уровень взаимопонимания, как будто давнее знание друг друга, смутно знакомые черты лица… Не общий рисунок, который вызывал ассоциации с Сашей, а именно мелкие штрихи: изгиб губ, характерная мимика, постановка глаз, форма носа… Так же смутно знакомая манера держаться, знакомые обороты речи…

В общем, мне пришлось извиниться, минут на пять заняться пранаямой и медитацией, после чего глубоко вздохнуть, задержать дыхание — и дрожащим голосом осведомиться у Ани, какова была, собственно, девичья фамилия её глубокоуважаемой матушки?

Поступивший ответ несколько снизил вероятность немедленного обширного инфаркта — фамилия оказалась не та, которой я боялся. В общем, интриговать не буду, скажу сразу. Аня оказалась хоть и не дочерью, но таки племянницей моей большой студенческой любви. Вот такие вот, братцы, пироги с котятами.

Заброска получилась экспрессной. Вместо того чтобы, как планировалось, ехать пять часов до Кувшиново, там три часа ждать автобуса, ехать на нём ещё час и час идти, — мы всего за три часа долетели до Вышнего Волочка, там прямо на перроне нашли такси, не успев даже оглянуться вокруг, и через сорок минут были уже на берегу Реки. Не утром, как я рассчитывал, а в час ночи. Но рядом – была деревня. Рядом — была дорога. Не затем мы ехали, чтобы провести первую ночь в цивилизованных местах. Надо было двигаться вперёд.

Холодны августовские ночи около воды. На Аню пришлось напялить три четверти всего нашего запаса тёплой одежды, превратив её в бесформенный, но всё равно трясущийся от холода комок.

Лодка медленно, но верно обретала форму. Хрюкающий под ногой насос-лягушка на удивление нашёл отклик в душах коростелей на окрестных лугах, и этот диалог пневматики с пернатыми хоть как-то развлекал, отгоняя холод и не позволяя появиться раздражению.

Всё. Лодка, наконец, надута, давление держит, можно плыть. Переношу Аню на борт, сапоги мы ей достать так и смогли, по глотку коньяка для минимального согрева, и — отчаливаем.

Я не мог себе и представить, что ночной сплав по Реке окажется такой сказкой. Это был какой-то совершенно новый для меня пласт ощущений. Река — тоже подыгрывала как могла. Впоследствии я неоднократно пытался повторить этот ночной сплав. В разные сезоны, в разных компаниях. Не было волшебства. А здесь –было.

Куга в тот год поднялась в мой рост и была какой-то особенно сочной и яркой. Местами её заросли запруживали Реку, так что лодку приходилось протаскивать, оставляя сзади целую просеку. Журчала вода. Обычно вода в Реке либо безмолвна, либо шумна. Но журчание я слышал впервые. Журчала вода — именно там, где плотная стена куги перекрывала всё русло, а Река как бы исчезала, разбившись на тысячу ручейков, запруженных корневищами и падающих с этих плотин тысячами хрустальных водопадиков.

Там, где куга отступала перед глубиной, Река либо разливалась безмолвным хрустальным зеркалом, прозрачным настолько, что даже ночью можно было различить отдельные песчинки на глубинах порядка метра или двух, либо с шумом срывалась в небольшой перекат. Камни — высовывались всюду. Маленькие, не очень маленькие… Здоровенные, возвышающиеся над лодкой. Обычно они большей частью под водой, но здесь — вода была так низка, что валуны превратились в скалы.

Всё это заполнял туман. Туман не был ровным. Клочья ощутимо плотного воздушного киселя перемежались участками прозрачнейшего воздуха. Пять метров в тумане, пять метров в чистом воздухе, опять пять метров в тумане. Клочья, куски, шматки этого тумана, размером в метр, в полметра — запутывались в куге, висели шапками на валунах, ложились к нам в лодку… Их можно было брать в руки, в них можно было нырять!

Никогда в жизни я больше не видел такого тумана. Ни до, ни после. Ни на Севере, ни на Юге. Ни весной, ни летом, ни осенью. Этот туман не накладывался на ландшафт. Он был главной частью ландшафта, создавая зыбкие неподвижные формы, равноправно сосуществующие с вещественными, но трясущимися под напором течения стеблями куги, вещественными и неподвижными валунами, нависающими над водой ветвями… Туман волшебно преображал все знакомые предметы в нечто таинственное и исполненное колдовства. Из его сгущений доносились звуки. Звуки хлюпающие, звуки чавкающие, звуки неземные и неопределимые… То есть, если подумать, оно всегда можно разобраться, где тут бобёр хвостом махнул, где утка с утятами-хлопунцами, оберегая их, в кусты полезла, где щука в погоне за добычей волной плеснула, где норка свистнула своим детёнышам предупреждение… Но кто же думать-то будет? Волшебство — впитывать надо, а не обдумывать. Купаться в нём…

И небо. Небо — не было светлым. Но не было и чёрным. Закончившиеся белые ночи — закончиться-то закончились, но территорию ещё не сдали. Белой ночи — не было. Но она — незримо присутствовала за ближним горизонтом. Чуть-чуть, совсем неощутимо, мельчайшими касаниями подкрашивая небо и туман. И постепенно шло к рассвету.

Мы не зажигали фонарей. Фонарь — грубо разрушал волшебство. Мы не разговаривали. Отчётливые слова как-то не вязались с таинственными звуками. Так, в молчании, мы и проплыли весь полуторачасовой путь до намеченной стоянки. Даже холод, казавшийся на первой «пристани» убийственным, как будто куда-то делся. То есть — да, кутались, да, стоило к чему-то прикоснуться рукой или щекой, рефлекторно отдёргивались, всё вокруг было холодным и мокрым. Но не более. Холод — не мешал. Сырость — не мешала. Они были всего лишь спутниками волшебства, необходимыми составляющими колдовского коктейля, которым Река нас щедро поила.