Николай Гарин - Оула Страница 56

— Хватит Анохин, все, поехали. Думаю, мы где-то у цели.

Капитан не ошибся. Едва прошли крутую излучину, царапаясь правым бортом о голые колючие кусты, как ручей метнулся вперед, вытянулся чуть не по прямой и уткнулся своим дальним концом в могучий, коренастый кедр. Гигантское дерево громадным утесом возвышалось над всем, что росло вокруг. Кедр был одинок во всем обозримом пространстве. Он царил. Справа и слева, и дальше за ним в сиреневой дымке сливались меж собой вершинки березняка с редкими вкраплениями острых елей.

Щербак как завороженный смотрел на приближающегося гиганта. То ли от недосыпа, то ли от страшного утомления ему казалось, что это и не дерево вовсе, а заколдованный великан, который случайно забрел сюда, присел передохнуть, задумался, да так и остался среди чахлых кустов да берез.

Широкоплечий он вольготно раскинул во все стороны свои пышные густые ветви. С барственной леностью, едва заметно пошевеливал ими даже при сильном ветре, который тщетно бился о его мощную грудь, пытаясь проникнуть через плотную крону, но, обессилев, запутывался и терялся в ее темных, тесных лабиринтах.

Чем ближе подходила лодка к кедру, чем больше этот гигант закрывал собою блеклое, сонное небо, тем явственнее капитан Щербак ощущал у себя во рту нарастание горького вкуса. Так было всегда, когда впереди не просто неудача или поражение, а отвращение к самому себе. Отвращение до тошноты, до рвоты от бессилия и страха. В такие моменты казалось, что все вокруг, и в первую очередь он сам пахнет своими же нечистотами: «Бр-р-р!..»

Вот уже и ручей распался на два рукава. Резко вправо, чуть на взгорок убежал один из них, ставший вдруг разговорчивым. Прозрачный и веселый он быстро пропал в густой щетине кустов перед самым березняком. А второй, плавно обогнув дерево слева, затерялся среди огромных, косматых кочек предвестников близкого болота.

Лодка, заскочив в обмелевшее русло, неприятно заскребла днищем, остановилась.

Что-то было не так! Что-то было из ряда вон!.. В полном недоумении все трое крутили головами, втягивая в себя горьковатым запах дымка, невесть откуда взявшийся. Ни малейших признаков жилья, да и вообще человека, а в воздухе отчетливо чувствуется безумный, обворожительный аромат вареного мяса.

— Вон, товарищ капитан, в камнях!..

Шагах в двадцати от ручья, за густым пучком кустов чернел вместительный котел, из-под которого едва заметно вился сизоватый дымок.

— И никого!.. — не выдержал кто-то.

— Сказка!.. Товарищ капитан, помните у этого, как его…, — попытался что-то сказать один из красноармейцев.

— А ну заткнули хавки, — тихо и очень строго произнес капитан, — и в оба, в оба смотреть у меня!

Не выходя из лодки, в полном недоумении все трое продолжали вертеть головами.

«Кто-то должен быть?.. Что за глупости!?..» — недоумевал Щербак.

— Пася олэн! Пася, пася! — вдруг радостно донеслось от кедра. — Драствуйте, драствуйте, добрые люди!

Повернув головы на голос, военные опешили: точно из под земли появился маленький белоголовый старичок в поношенной, мешкообразной одежде. Он широко, лучисто улыбался, смешно размахивал руками, суетливо перебирал коротенькими ногами, обутыми во что-то меховое, торопился к лодке.

— Пася, пася, — продолжал восторженно приветствовать гостей. Подойдя к самому берегу, старичок ловко ухватился костлявыми руками за борт, и подтянул лодку.

— Э-э, старый, ты откуда взялся!? — расплылся в поллица красноармеец Лаптев. — Ну ты даешь, мухомор! — он оглянулся на капитана и тут же смолк, спрятав улыбку.

Капитан Щербак продолжал стоять в лодке истуканом. Он ничего не понимал. Все было так неожиданно, необычно. Котел с запахом мяса, от которого в узел закручивались кишки и до боли сводило скулы, старикашка, словно с неба…. И при этом никаких тебе признаков жилья.

— Ты кто, дед? — наконец выговорил капитан. — Ты, что тут делаешь? — задал он совершенно нелепый вопрос старику.

— Все хорошо будет, хорошо! Чай будем пить, кушать будем, табак курить, потом говорить будем. — Старик суетился, помогал военным сойти на берег, вынести вещи. Потом засеменил к костру. Присев на корточки, раздул огонь, придвинул чайник. Все с той же радостной улыбкой, чуть сгорбившись, побежал к кедру. Принес несколько оленьих шкур, и, разложив их у самого костра, пригласил гостей рассаживаться.

— Айда, начальник, садися, садися, начальник. Нярмишка шибко давно ждал вас, шибко долго ждал. Мясо варил, чай кипятил, немного спал и снова вас ждал. Айда, садися, садися….

— Какая Нярмишка, какой чай, кто нас ждал, зачем!? — Щербак продолжал недоумевать. Ему то и дело казалось, что он спит. Липкие, навязчивые мысли, бессонные ночи, да маломальская армейская еда вытянули из капитана все силы, слегка затуманили сознание, обострили инстинкты. «Как же так, — уже про себя размышлял Щербак, — который день он гонится за преступником, а его здесь, оказывается, ждут, усаживают на шкуры, потчуют мясом, поят чаем, стараются! Что это, в самом деле!? Какой-то старичок смешной, в нелепой одежонке, с реденькой белой бороденкой, седой как лунь. Стоп…, а не он ли!?.. Да не-ет, уж больно этот мелок, да и видуха не шамана, не-ет, ему бы в прятки играть…»

— Кушай, кушай, начальник. Пей чай. Потом говори, потом думай.

Старик снял с котла деревянную крышку и стал доставать огромные, истомившиеся куски оленины. Котел был полон. Красноармейцы наперебой зашвыркали слюной. Мясо Нярмишка раскладывал на деревянные, неглубокие блюда.

— Кушай, кушай, вкусно, — смешливо щурились и без того узкие глаза старика.

Капитан все еще пытался осознать возникшую ситуацию, которая казалась ему совершенно нелепой. Пытался отыскать хоть какую-то логику с этим хлебосольным дедком. Продолжал оглядываться по сторонам, тогда как его верные подчиненные с вожделением мычали, погружая свои молодые зубы в податливую мясную мякоть, шумно, с азартом чавкали, разжевывая нежные ткани, а то громко хрумкали попадающимися хрящами. Но вот и его руки вдруг сами потянулись за мясом, и через несколько мгновений капитан Щербак уже ни о чем больше не думая, упивался таежным деликатесом. Он перестал видеть и слышать, что делается вокруг. Закончив с одним куском, запускал руку в котел за другим, не дожидаясь, когда ему подаст старик.

А тот и не мешал. Продолжая улыбаться и что-то шептать себе под нос, старый Нярмишка заваривал чай. Легонько, рукояткой узкого острого ножа он откалывал от огромной черной плитки небольшие кусочки чая и бросал прямо в чайник, паровозом паривший на крепком огне. К чаю добавлял какие-то приправы, которые доставал из маленького мешочка вроде кисета.

Маленький Ефимка продолжал сидеть в лодке. Глотая слюни, он наблюдал, как военные уплетают громадные кусищи. Одного такого им с матерью хватило бы на неделю. Как подобрели у них глаза, как обмякли, разомлели они на мягких шкурах.

Запивая мясо горячим густым чаем, и солдаты, и их начальник держались из последних сил. Первым не выдержал и завалился на бок долговязый, что тыкал Ефимку веслом. Второй, крепыш так и уснул, сидя с куском мяса в руке. Их командир что-то пытался сказать, даже сделал попытку приподняться, но так и остался на месте, тупо поглядывая на своих подчиненных. Потом и у него закрылись глаза, и он неловко развалился на шкуре.

Свидетелями обжорства были не только старик с Ефимкой. С момента появления лодки еще там, после излучины, из ближнего к кедру густого березнячка внимательно следили за всем происходящим желтовато-зеленые глаза огромного серого волка. Чуть позже к нему присоединилась Лапа, шуганувшая по дороге зайца. И зверь, и собака ничем не выдавали себя, они, казалось, с осуждением наблюдали за незваными гостями, что-то про себя обдумывая. На самом деле, волк не спускал глаз со старика, он был готов в любой момент выполнить его команду.

Когда военные успокоились и огласили окрестность могучим храпом, старик еще больше ссутулившись, побрел к кедру. Опустившись между мощных кореньев, как в кресло, он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Маленький, невзрачный, подобрав под себя по-восточному ноги и прижавшись к стволу точно к печке, он больше не улыбался.

Ефимка во все глаза глядел на старичка. Его поразило, что дедушка будто растворился в кедре. Цвет лица и одежды легко смешивался с корой дерева. Лишь длинные, белые, с желтоватым налетом волосы, схваченные на затылке в тонкую косицу, да реденькая бороденка, ярко выделялись на темном, придавая старичку некую сказочность.

Многое повидал и пережил на своем веку могучий кедр. Много накопил и хранил в себе солнечного тепла и сил земли. Щедро раздавал нажитое всем, кто знал и ценил это богатство, мог им пользоваться. Он кормил зверей и птиц орехами. Давал жизнь новым поколениям, которые когда-то превратятся в таких же могучих и красивых, как он. Давал временный кров. Защищал от свирепых дождей и ветров. Давал мудрые советы тем, кто умел его слушать.