Видади Бабанлы - Когда молчит совесть Страница 62

Темразов побледнел, махнул рукой и поспешил уехать с завода.

День и ночь не прекращалась работа. И за все это время никто не приезжал на завод. Молчали телефоны. Казалось, начальство начисто забыло о существовании завода.

Настало время пуска. Снова тревога. Все ли в порядке? Все ли предусмотрели? Больше других волновался Клыджев: если что не так, ему несдобровать.

Но все обошлось как нельзя лучше. Бесконечные тревоги сменились радостью победы. Рабочие обнимались, поздравляя друг друга…

Завод принимала Государственная комиссия, в которую вошли крупнейшие специалисты — представители различных организаций. Испытания продолжались несколько часов. Наконец акт о приеме завода был подписан. Хлынули журналисты, фоторепортеры, газеты восхваляли завод. Поздравлениям не было конца.

Лишь Гюнашли не мог разделить общей радости. Сказалось напряжение последних недель. Вечером, сразу после подписания акта, он слег с высокой температурой. Ночью начался бред, и Гюнашли потерял сознание. В тяжелейшем состоянии его увезли в больницу. Целый месяц Сохраб Гюнашли находился между жизнью и смертью…

И еще один человек в эти торжественные дни пребывал весьма не в духе управляющий Объединением заводоуправлений Башир Османович Бадирбейли. Правительство, по заслугам оценив труд заводостроителей во главе с Гюнашли, удостоило их высоких наград. А Бадирбейли, несмотря на все свои старания, остался ни с чем…

Вугар встревожился. Равнодушие профессора показалось ему странным. «Почему молчит? Чего ждет? Учил меня сохранять спокойствие и бодрость, быть готовым к борьбе. Почему же ведет себя так, словно его и нет здесь?» мысленно упрекал Вугар Гюнашли. «А может, они убедили его и он перестал верить в мою работу?…» — мелькнула бредовая мысль.

Вугар собрал все силы. Слова, заранее приготовленные, готовы были сорваться с языка. Но в последнюю секунду он молча опустился на место.

А Гюнашли продолжал смотреть на Бадирбейли. «Пообломали тебе рога, думал он. — Но ты опять поднимаешь голову, начинаешь старую грязную игру».

Вугару казалось: начни он сейчас говорить, не сможет двух слов связать. Но молчать тоже невозможно! И пока Вугар боролся с одолевавшими его сомнениями, в зале раздался спокойный и уверенный голос Гюнашли:

— Если желающих выступить больше нет, позвольте мне сказать несколько слов.

Спокойствие, с каким были произнесены эти слова, ободрило Вугара, тревога сменилась радостью. «Сейчас, сейчас, — думал он, — Гюнашли заставит их замолчать! Уж он-то живого места на них не оставит!»

Гюнашли неторопливо вышел вперед.

— Я очень внимательно выслушал выступления предыдущих ораторов, негромко начал он. — Что ж, признаться честно, они меня огорчили. Огорчили не потому, что в выступлениях содержалась резкая критика в мой адрес и в адрес моего аспиранта и его диссертации. Здоровая критика, научно-теоретические споры, как бы ни были они резки и беспощадны и какие бы печальные истины ни содержали, всегда полезны. Самое горькое лекарство все же лекарство и помогает исцелению от недугов. Критика раскрывает недостатки, показывает нам наши ошибки и недочеты. Не всегда человек может сам увидеть свои просчеты. Не потому, что он этого не хочет, а просто потому, что на данном этапе работы они ему не могут быть ясны. Доброжелательная критика уничтожает самоуспокоенность, вселяет веру в свои силы, будит дремлющую мысль…

Бадирбейли беспокойно ерзал на стуле. Наконец, не выдержав, крикнул с места:

— Мягко стелешь, не будет ли жестко спать, Сохраб? Пыль в глаза пускаешь! — И добавил грубо: — Не читай назидания!

Гюнашли спокойно выслушал его реплику и, переведя дыхание, невозмутимо продолжал:

— Мне жаль, что в некоторых выступлениях я не услышал именно такой здоровой и доброжелательной критики. Не услышал стремления всерьез разобраться в допущенных нами просчетах и тем самым помочь их устранению. Наши противники выступали пристрастно, не скрывая явного недоброжелательства. Их суждения сугубо односторонни. Они не поскупились даже на политические обвинения. Ну, не абсурд ли это? Но я не обижаюсь… И не их открытая злоба огорчила меня. Грустно другое. То, что мы до сих пор находимся в плену мелких, весьма субъективных чувств. Зависть, ревность к чужим успехам — вот что движет такими людьми, сведение личных счетов. Ради того, чтобы опорочить соперника, они готовы на все. Но мы, во имя святых идеалов наших, не имеем права заставлять молчать нашу совесть. Промолчим сегодня — завтра будет стыдно. Самих себя стыдно! В нашем возрасте угрызения совести — тяжелая вещь!

— Правильно! — раздался возглас с места. — Заставлять молчать свою совесть — низость!

— Красивые слова! — махнув рукой, громко, на весь зал сказал Бадирбейли. — Высокопарные фразы — излюбленная политика Сохраба Мургузовича! Усыпить бдительность, отвлечь слушателей от главной цели. Знакомые методы! Надеетесь столь недостойным способом выйти из положения? Не пройдет номер! Положение ваше безвыходно!

Гюнашли остался верен себе и, не повышая голоса, ответил:

— Вы ошибаетесь, Башир Османович! О безвыходном положении в данном случае говорить не приходится. — Он мягко улыбнулся. — Работа аспиранта Шамсизаде имеет огромное промышленное значение. Это ясно как божий день. Всем известно: наш век — век интенсивного развития техники.

В городах машин не меньше, чем людей, и количество их будет все возрастать. Они уже не вмещаются на улицах и проспектах. Несгоревший газ, выходящий из выхлопных труб бесчисленных автомашин, отравляет воздух, изменяет его состав, отравляет биосферу. Дышать становится все труднее. А в таких больших городах, как наш Баку, это положение усугубляется и тем, что здесь много промышленных предприятий. Дым из труб распространяет копоть, серу, серный ангидрид. В атмосфере уменьшается количество ультрафиолетовых лучей, значительно увеличивается процесс положительной ионизации. Все это ослабляет сопротивляемость человеческого организма, мешает нормальному росту растений. Короче говоря, очищение воздушного бассейна первоочередная задача науки. Партия и правительство придают этому вопросу серьезное значение.

— Вы повторяете известные истины, Сохраб Мургузович! — перебил его Бадирбейли. — Знаем мы и о том, что проблема эта волнует самых крупных ученых мира. Вы со своим аспирантом изрядно опоздали. Я говорил об этом еще на прошлом заседании ученого совета.

— Снова ошибаетесь, Башир Османович! Опоздать тут невозможно. Вопрос настолько сложный, что над окончательным его разрешением будет еще трудиться не один ученый. Проблема общечеловеческая, и думать о приоритете не приходится. На данном этапе ученые, занятые решением этой проблемы, друг друга не повторяют. Каждый идет к решению своим путем, своим методом. Какой из методов окажется наиболее эффективным и экономным, пока сказать трудно.

Чем дальше углублялся спор в сферу науки, тем менее Бадирбейли мог принимать в нем участие. Он наконец предпочел помалкивать.

А Гюнашли продолжал:

— Что касается заключения проектного отдела, то считаю необходимым высказать свое мнение и по этому поводу. Несомненно, в заключении имеются весьма справедливые замечания, которые нельзя не учесть в дальнейшей работе. Я собственноручно проверял результаты опытов. По невнимательности или еще по каким иным причинам Шамсизаде в итоговых вычислениях упустил некоторые детали. Поспешил с химическим составом катализатора и так далее… Но все это отдельные технические погрешности, и поднимать из-за них шум, право же, не стоит. Недостатки легко устранимы при участии самого аспиранта.

— Не будет этого! — снова встал на дыбы Бадирбейли. — Хватит с нас! Сколько потратили мы времени и средств, создавая условия для работы какому-то распутному, безнравственному парню! Не забудьте, если неотработанные газы отравляют воздушный бассейн, то аморальные люди, пройдохи, авантюристы отравляют наше общество. И это не меньшая опасность… Разве не наша прямая обязанность тревожиться о том, чтобы идеологическая атмосфера была столь же чистой, как и воздух, которым мы дышим?

Члены ученого совета с удивлением глядели на Бадирбейли. Что могли означать его слова? Гюнашли спросил с недоумением:

— Я не понимаю вас, Башир Османович. Какое отношение имеют вопросы идеологии, нравственности и морали к научным проблемам, которые мы сейчас обсуждаем?

— Прямое! Очень большое отношение! Мы не можем мириться с тем, что в наших рядах находятся паразитирующие элементы. Наш институт — храм науки. И двери этого храма Должны быть крепко заперты для аферистов, морально неустойчивых людей.

— Нельзя ли яснее, Башир Османович?