Микко Римминен - С носом Страница 8

Она прошла мимо. Я подождала еще мгновение и тихонько прокралась на четвертый этаж, где наконец-то между «Левой молодежью» и «Книжниками» нашлась дверь, на которой была просто фамилия.

«Каркку» — так там было написано.

Постояла некоторое время на площадке, пытаясь спроецировать, как сказал бы мой сын, возможного клиента. Судя по фамилии, это был плотный мужчина небольшого роста, волосатый с головы до ног, который умеет валить лес, дома и женщин и любит почесать спину о ствол ближайшей сосны.

Не знаю, откуда я это взяла, но картина получилась вполне убедительная. Я решительно нажала на кнопку звонка, и как-то потрясающе быстро дверь распахнулась, и сотворенная в моем мозгу картина тут же рассыпалась.

В дверном проеме, внезапно образовавшемся в стене, возникли крыши домов на другой стороне площади, кусок неба и ствол, который никак не вписывался в пейзаж. Мужчина, наверное, был ростом два двадцать или даже выше, если бы так сильно не сутулился. Все остальное составляли начинающиеся где-то на уровне моих глаз, одетые в белые джинсы кривые ноги, невероятно длинные руки, которые заканчивались огромными, похожими на орудия труда ладонями, и непропорционально большая, какая-то карапузья голова — ее и без того кричащую несуразность подчеркивали очки с толстыми, как бутылочные донышки, линзами и широкими дужками, какие можно теперь увидеть только в старых телепередачах.

Все это как-то удалось отметить про себя, хотя один вид этого существа навевал на меня холодный ужас, так что пришлось даже глядеть как бы мимо, будто высматривая, не появилось ли за окном, на другой стороне площади, чего-нибудь интересного. Там были дома.

— В чем дело? — спросил великан, не то чтобы грубо или недоброжелательно, а как-то даже заинтересованно, с чего это вдруг кто-то решил позвонить ему в дверь. Через толстые стекла казалось, что его глаза находятся невероятно далеко, словно смотришь в бинокль задом наперед.

Я немного откашлялась и произнесла:

— Добрый день.

— И правда, день, — сказал он. — А я и забыл. Добрый. Чем обязан?

— Я делаю экономику, — сказала я по-детски напористо, но потом в горле точно встала большая кость. Слова вдруг закончились, и, хотя в голове что-то крутилось, все сколько-нибудь вразумительное, что я пыталась направить в сторону рта, застревало на полдороге, натыкаясь на тропинки, заваленные буреломом, и увязая в склеротических сосудах.

— Надо же, — сказал Каркку-великан и нацепил огромную улыбку на свою ужасную голову. У него были ровные, идеально белые зубы, почти заводского производства. — Большая ответственность для одного человека, — продолжил он и снова улыбнулся. Он был очень доволен собой, даже как-то по-мальчишески, будто он вдруг понял, что можно поиграть в «смешную сцену в кино».

— Исследование, — выдавила я наконец. Пальцы в ботинках совершили нервное волнообразное движение торжества справа налево и обратно. — Исследование экономики, — уточнила я. — Делаю исследование, исследую, то есть опрашиваю. В общем, хотела бы. Минуту. Вашего времени. С вами. Провести. Исследование!

Последнее слово я почти выкрикнула. Состояние было ужасное, и отчаянно хотелось плакать: вроде я достигла того уровня, на котором уже умеешь ладить с людьми, но это, этот колосс, каприз природы или вообще не знаю что, страшил меня несообразностью как внешних форм, так и своим идущим откуда-то изнутри живым дружелюбием. Все казалось идиотским и злило, но в очень небольшой степени я все еще кое-что соображала. Вероятнее всего, какая-нибудь огромных размеров мысль развеселила его еще до того, как я нажала кнопку звонка. И вдруг именно это показалось самым ужасным: осознание того, что он совсем не хотел обидеть, впрочем, понравиться тоже, просто ничего не хотел.

— А я думал, вы продаете что-нибудь, — немного помедлив, сказал он задумчиво, и его маленькие глазки сделали где-то глубоко в глазницах какое-то движение. — По чем же вы будете спрашивать, ну или спрашиваете? И что за это дадут?

Я проигнорировала первый вопрос, а на второй буркнула только, что хорошее настроение. Невозможно даже представить, насколько ужасно лязгнул мой голос на выходе изо рта, но тут же я почувствовала, что от этого дурацкого упрямства мое лицо начало заливать густой краской. Хотелось успокоиться и объяснить все, но слова опять застряли где-то на уровне пазух носа. Я посмотрела мимо великана, за окном что-то происходило, но должно было пройти время, прежде чем я поняла, что на другой стороне площади на крыше дома устанавливают новую неоновую рекламу. Текст прочитать не удалось. В глазах было смятение, впрочем, как и во всем остальном.

А потом пришло оно, спасение, в виде телефонного звонка. В сумке задребезжало, и я вытащила телефон на свет — света, правда, в подъезде не было, — телефон жужжал и светился, и это был словно луч разума во тьме, сын, это снова он, молодец, какой же он молодец, как вовремя позвонил. Изо всех сил нажала на кнопку — хорошо хоть ноготь не сломала, приложила трубку к уху и закричала: «Алло!»

В трубке было так глухо, что я слышала только собственное сбивчивое дыхание. Я снова закричала «алло» и посмотрела на трубку, которая к тому времени уже перестала светиться, а потом и на давным-давно стоявшего в дверях гиганта, который нависал надо мной, склонив голову набок почти неуловимо, насколько это, конечно, было возможно с таким гипертрофированным телом. Я еще раз пролепетала в трубку еле слышное «алло» и затем вынуждена была убрать онемевший и погасший аппарат обратно в сумку.

Но боги телефонной связи — или кто-то там еще — дали мне еще один шанс. Теперь зазвонил телефон внутри квартиры, «Летка-енка», какая-то радостная мелодия, неподходящая для человека, который с легкостью мог бы сровнять с землей любой финский город средних размеров, об этом я успела подумать, но больше уже ни о чем, потому что после короткой паузы моя трубка вновь задребезжала, и словно ей в ответ из комнаты раздался крик, похожий на карканье большой страшной птицы. Каркку будто очнулся и сказал совсем беззлобно:

— Пожалуй, придется нам отложить это до следующего раза. Счастливо!

И закрыл дверь.

Я осталась стоять на лестничной площадке и ощущала после всего этого ужаса не только головокружение, но и боль, и обиду, и вялую досаду, грусть и безутешность. Было еще чувство брошенности. Но в то же время я успела подумать, что вот стою я уже в третий раз за короткое время на незнакомой лестничной площадке и смотрю на закрытую дверь; а ведь произошло много всего, а чего «всего» и почему, я не знаю. Но одно я все-таки знала: хочется чего-то еще, лучшего, приятного, спокойного, чего угодно, но непохожего на то, что случилось.

Чем себе помочь, я не знала. Стала спускаться по лестнице, но через несколько шагов на меня вдруг напала такая слабость, что пришлось присесть прямо на ступеньки между этажами. Во влажном воздухе кружилась пыль, сверху и снизу доносились из-за дверей приглушенные стуки. Я сидела и думала, что в этом подъезде живут, наверное, одни только школьники и неудачники, и успела еще задаться вопросом, а к какой группе счастливчиков отношусь я сама. И стало сиротливо-одиноко. Сразу же захотелось домой или хотя бы в Кераву, куда угодно из этого подъезда, хотя в то же самое время хотелось просто сидеть на месте, и все.

Но вышло ни то и ни другое, не сидела, но и не ушла.

Через несколько ступенек я была уже этажом ниже, по-моему, это был третий, быстро пробежалась взглядом по табличкам на дверях. Всевозможной солидарности и общественной деятельности хватало и здесь, поддержку оказывали детям, трудящимся матерям и дворникам. Про дворников поняла не сразу. Я так привыкла к дурацким названиям организаций, что надпись «Дворник Виртанен» тоже показалась мне поначалу легкой добродушной иронией.

И собственно, в течение этих нескольких забавных секундных обрывков, необходимых для полного понимания ситуации, я успела прочувствовать и проделать ужасно много: позвонить в дверь и, увидев, что она довольно быстро приоткрылась, схватиться за ее край, распахнуть, просочиться внутрь мимо чего-то мягкого и потного и закрыть ее за собой. И вот я уже стою в тесном темном коридоре, стены которого оклеены текстильными обоями, источающими духоту, а пол завален рекламными газетами и коробками из-под пиццы с сухими корками на дне.

Хозяин всего этого бедлама оказался позади меня, поэтому пришлось повернуться к нему лицом, чтобы в полной мере оценить безумие ситуации, в которой я, агрессор, оказалась. Я смотрела на мужчину, который, в свою очередь, уже схватился за ручку двери и готов был сию секунду дать деру из собственной квартиры. Он был явно в шоке от моего вторжения, и, хотя его замешательство, конечно, тронуло меня, оно придало мне смелости, и я, собрав в кулак расползавшуюся по швам волю, смогла задать свой вопрос, как это обычно делают телефонные продавцы: быстро, четко и без пауз. Диалога при таком разговоре не получается, и именно поэтому обе стороны часто остаются неудовлетворенными.