Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик Страница 9

— Восемь!..

Внезапно он с невероятной легкостью взлетел вверх и, зависнув над рингом, с удивлением осмотрелся. Вернее, осмотреться в привычном смысле этого слова не довелось, поскольку нехитрый процесс этот предполагал, как минимум, поворот головы влево-вправо. Но головы не было, как не было и всего остального. Он просто увидел происходящее вокруг него, охватив все это взором своих несуществующих глаз. «Привет участникам республиканских соревнований по боксу» — слабо колыхался рядом с ним краснобелый сатин транспаранта, подвешенного на тонких канатах. Павел пролетел его насквозь, ничуть не добавив ему колебаний, и поднялся под круговой купол Дворца спорта. Было легко, воздушно и удивительно покойно. Он вгляделся вниз… В красном углу ринга, держась за канаты и подпрыгивая, еще не остыв от боя, находился его длиннорукий соперник с накинутым на плечи полотенцем. Секундант говорил ему что-то с улыбкой, расшнуровывая перчатки, и он слушал, согласно кивая. В центре ринга, лицом вниз, лежал поверженный боксер. Со своей подкупольной высоты он узнал его сразу. Это был он… Павел… Удивления не было. Секундант Павла и врач команды подскочили к бездыханному телу и перевернули его на спину. Секундант брызнул в лицо водой, а врач нащупал пульс. В этот момент он почувствовал, что его неудержимо влечет вверх, к черной вершине купола. Крыша стремительно приближалась. Ближе… еще ближе… Но страха не было… Внизу и сбоку все заволокло белесым туманом. Через мгновение последние краешки оставшихся в видимости предметов исчезли, растворившись без остатка. Перед ним зияла лишь вершина черного купола, устремленная ввысь. Отчетливо видная снизу, она слегка колебалась в безвоздушном пространстве, то приближаясь, то снова удаляясь, и, словно наблюдаемая через расстроенный оптический прибор с подвижными линзами, принимала самые причудливые очертания, как будто пыталась пробить себе дальнейший путь в черную неизвестность. «Дно…» — внезапная мысль пронеслась где-то рядом… Неожиданно купол надвинулся черным шлемом, окружив со всех сторон его невесомое бестелесное облачко… Внутри облачка стало страшно…

Внутренняя поверхность колокола состояла из отдельных плоских сгустков черного вязкого воздуха. Внезапно, словно послушно исполняя чью-то таинственную волю, они начали хаотично шевелиться и перемещаться по отношению друг к другу. Это напоминало шевеление чешуек вывернутой наизнанку черной змеиной шкуры. Постепенно движение начало принимать упорядоченный оборот, и сгустки, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее устремились по внутренней спирали, разглаживая по пути своего вращения внутреннюю поверхность образовавшейся запертой воронки. Павла, вернее, его прозрачную оболочку, неудержимо потянуло вверх. Наконец его оторвало от края воронки и плавно всосало в спиралеобразный поток. Скорость вращения нарастала… Возник звук… Этот звук не был похож ни на один из материально возможных, но абсолютно ясным в этот миг сознанием он догадался, что такой звук издает безвоздушный клин, врубаясь и прокладывая себе путь в безвоздушном пространстве. Обороты достигли предела, и он безошибочно понял, что сейчас все изменится… Неожиданно вершина колокола надорвалась и рассыпалась черной мозаикой, моментально растворившейся во мраке. Воронка открылась, стало светлее… И в ту же секунду черные сгустки, оторвавшись от стен, ринулись в образовавшийся проем, наращивая и удлиняя растущий на глазах черный тоннель этого космического метрополитена. Спираль плавно затормозила и выпустила из временного заточения его невидимую оболочку, и уже в парении он наблюдал за тем, как неведомые силы завершали прокладку тоннеля туда, откуда заструился ярко-белым загадочный свет и осветил самый край черной трубы… С того, далекого конца… Страх исчез… «Выход…» — пронеслось в мозгу его оболочки…

Нежный черный вакуум мягко втянул его вперед, по направлению к тому, другому, концу тоннеля, и потянул за собой, ускоряя теперь уже совершенно прямой его полет, полет к желанному свету по кратчайшей траектории. Теперь он видел только то, что было впереди…

Оболочка постепенно начала таять… Он не мог видеть, но ощущал, как крохотные частички, высосанные вакуумной силой, отрываются и улетают куда-то туда, назад… Сознание развернуло его, нет… не назад, скорее, куда-то еще дальше… Вглубь…

Белесая дымка рассеялась и перешла в другую, организованную и более плотную по форме…

«Облака!» — удивилось его сознание.

Облака разрядились, пропустив крошечные молекулы его оболочки, и открыли восхитительную панораму… Это была Земля… и она была прекрасна! Никаких следов человеческой жизни не наблюдалось. Зеленые холмы, покрытые девственным лесом, плавно переходили в бесконечную равнину, омываемую морем с одной стороны, и также плавно перерастающую в могучий горный массив — с другой. Его сознание плавно затормозило чуть ниже облаков. Микроскопические посланники без задержки устремились дальше… Вниз… Перед самой Землей они резко разлетелись в разные стороны, каждая в своем направлении, далеко-далеко, покрыв все видимое пространство. Касаясь Земли, каждая частица моментально материализовывалась, превращалась в листок, травинку, зверька, птицу или насекомое. Тотчас все они прорастали, разбегались, разлетались или расползались по только им одним ведомым земным маршрутам, точно занимая свое, определенное для них неким высшим разумом, место. Он увидел, как две из них, долетев до густой зеленой травы, моментально, как в сказке, обернулись двумя бабочками. И тут…

…Одна из них, желто-белая, не очень красивая и не особенно большая, внезапно резко подлетела к другой, большой, густо-желто-зеленой, и ловко прилипла к ней своим длинным брюшком. Та поначалу шарахнулась, слегка сбившись со своего, только ей ведомого, воздушного курса, но, впрочем, быстро пришла в себя и продолжила свой полет уже с нагрузкой в виде самца, совершающего между небом и землей свое мужское дело…

Облака сомкнулись… Белесая дымка наплыла на остатки Павликовой оболочки, взяла ее в кольцо, уплотнилась, почернела и, задержавшись на мгновенье, словно перед стартом, выстрелила вперед длинной черной трубой. В конце засияло, но уже горячо и ярко, сияние это двинулось навстречу его оболочке, и тогда она тоже двинулась навстречу ему…

Они слились в горячем жарком свету, и все вокруг засверкало и заискрилось миллионами огненных светлячков, которые в вихре своего безумного броуновского танца насквозь пронзали облачко его сознания, вдоль и поперек, вверх и вниз, постепенно угасая, материализуясь в твердые атомы и молекулы медленно выплывающего из белесой дымки человеческого облика. Павел мягко опустился на твердую поверхность…

Он стоял, в шелковых трусах с голубой динамовской полоской по бокам, в майке с надписью РСФСР на спине и в высоких кожаных боксерках. Под ним был песок. Он был мелкий, как мука, и белый, как сахар. Сзади накатила волна… Он обернулся. Перед ним простирался океан. Вода в нем была иссине-красного цвета. Солнце стояло в зените и жарило что есть силы, совсем не оставляя теней.

— Павлик… — тихо раздался до боли родной голос.

Павел оглянулся… Солнечный зайчик заставил его зажмуриться. Зайчик отражался от сияющей на солнце лысины. Это была лысина дедушки Романа. Дед стоял прямо перед ним, лицом к океану… От океанской воды пахло йодом.

— Посмотри… — произнес он, обводя рукой вокруг себя. — Здесь у нас Ворота…

Павлик понимал каждое слово, сказанное дедом. Он захотел что-то сказать, но слова не получались. Во рту был соленый привкус крови и что-то еще мешало. Он пошевелил языком и выплюнул на песок каучуковую боксерскую капу.

— Тебе здесь нечего делать. Ты должен вернуться… — сказал дедушка. — Мы так решили…

— Да, мы так решили, Павлуша… — раздался сзади голос, тоже знакомый, но отдаленно.

Павел снова оглянулся. Там же, спиной к океану, в светлой летней шляпе из рыхлой соломы, стоял старый директор школы Семен Ефимович Хозе.

— А меня ты не забыл, Паша?

Павел снова обернулся… Напротив него, мягкой спинкой к океану, застыло в песке промятое Гунькино кресло. В нем сидела Зинка, одетая в белый балахон из тонкой материи, с хорошим, благостным лицом, смиренно, по-кустодиевски, сложив на животе руки. Волосы ее были зачесаны и аккуратно собраны сзади. Она с любовью смотрела на Павла. На коленях у нее, с вываленным на сторону языком, блаженно развалилась Гунька, похрапывая во сне.

— Так уж случилось, Паша, — с тихой виноватой улыбкой промолвила Зинка. — Но ведь было и хорошее, да?.. Я ведь твоя первая… И я тебя любила… — мечтательно добавила она.

— А ты, пожалуйста, возвращайся и… живи… Там…

Откуда-то из-под кресла выскочила рыжая белка и ловко забралась к Зинке на плечо.