Марк Хелприн - На солнце и в тени Страница 39

Войдя в дом, Гарри обнаружил Билли в халате и с чайной чашкой в руке, застывшего, как мраморные изваяния Эльджина[43]. Не поприветствовав Гарри, он оставался неподвижным, вглядываясь в яркий свет, льющийся снаружи. Если бы Гарри посмотрел ему в глаза с близкого расстояния, он увидел бы две прекрасные фотографии террасы, бассейна, сада и линии дюн, миниатюрные, сохраняющие истинные цвета и изогнутые в соответствии с формой глазных яблок их владельца. Опасаясь, что бесстрастное поведение Билли означает, что он чем-то настроил его против себя, Гарри осторожно сказал: «Доброе утро», но Билли лишь молча взглянул в его сторону, а затем процитировал: «Воздух был буквально заполнен… дневной свет померк… и постоянное гудение крыльев усыпляло мои чувства».

– Прошу прощения?

– Одюбон[44]. Странствующий голубь. Вон там.

Гарри обернулся. Позади него находилось то, что заворожило Билли, – гравюра Одюбона «Странствующий голубь».

– Одюбон писал, что их было так много, что они закрывали все небо. А теперь они вымерли. Последняя самочка – ее держали в зоопарке, в Цинциннати, и было известно, что она последняя из своего вида, – умерла первого сентября 1914 года. Я тогда, наверное… Не помню, что я тогда делал. Если это был будний день, я, вероятно, торговал акциями. А вы что делали?

– Наверное, спал или пил молоко.

– Вы родились в Цинциннати? – с надеждой спросил Билли.

– Нет, но даже если бы я там родился, не думаю, что стал бы ею.

Билли, казалось, был разочарован.

– Взгляните на это, – сказал он, подходя к свинцово-серой помятой временем плоской жестяной коробке, стоявшей на столе вишневого дерева. – Это ящик, в котором отправляют эстампы заказчикам. У меня есть оттиски всех гравюр, полный набор. – Он открыл крышку и подпер ее специально предназначенным для этого фиксатором. – Здорово, а? – сказал он, имея в виду жизнь, по-прежнему ощущавшуюся в диком гусе, в его темном, как бархат, и белом, как хлопок-сырец, оперении, изогнутой в готовности к бою шее, в красном языке, точно пламя вибрирующем внутри приоткрытого клюва, в его почти слышном крике и в болотных растениях, среди которых он был изображен, одинокий, как на японских гравюрах. Гарри наклонился, чтобы прочитать подпись, которая гласила: Зарисовано с натуры и опубликовано Джоном Дж. Одюбоном. F.R.S.[45] F.L.S.[46] и т. д. Выгравировано, отпечатано и раскрашено Р. Гавелом. – Иногда мне бывает жаль, что мы охотно едим птиц и рыб, которые так красивы и так приспособлены к воде и воздуху. Но ведь и они, когда могут, без сожаления поедают нас.

– И мы ведем в этой игре, – сказал Гарри.

– Ненадолго, – ответил Билли. – Человечество, или, по крайней мере, американцы, теряет свое преимущество, потому что мы производим все больше и больше ублюдков, которые становятся все милее. Будущие поколения ублюдков будут так чертовски милы, что будет нельзя отличить мужчину от женщины.

– Нельзя отличить?

– Да. И будет все хуже и хуже, пока люди ошибочно принимают милое за хорошее. Гитлер по большей части был якобы мил. Много это хорошего принесло? Роскошь и процветание порождают ничтожества. Через сто лет страна не сможет даже себя защитить.

– Как вы думаете, мое поколение, – спросил Гарри, – которое только что спасло мир, тоже ублюдки?

– Вот поэтому ублюдки и расплодятся. Вселенная не однородна. Все меняется, и есть только одно направление, в котором мы можем развиваться в ближайшее время. Готовьтесь к другому миру, где вы будете совершенно неуместны, и надейтесь, что ваши дети будут достаточно сильны, чтобы дожить до жестких поколений, которые защитят вашу породу от вымирания.

– Я сделаю для этого все возможное, – сказал Гарри, уверенный в мужественности своих сыновей, и, памятуя о Кэтрин, в женственности своих дочерей.

– Попомните мои слова, – сказал Билли. – В ближайшее десятилетие Британская империя исчезнет.

А потом появилась Кэтрин. Она стояла рядом и слушала их разговор. Она тоже была в халате.

– Хорошо, – сказал Билли. – К черту Британскую империю. Давайте позавтракаем и выберемся на пляж, пока там не появились песчаные блохи. – Он исчез быстро, как Санта-Клаус.

– Песчаные блохи такая же проблема, как ублюдки? – спросил Гарри, тоскуя по Кэтрин, даже когда она стояла перед ним.

– Так он называет болтливых типов, которые собираются группами, чтобы позагорать. Все эти полуобнаженные коктейльные вечеринки с морскими водорослями. Слушая вас, можно подумать, что вы оба немного спятили.

– Ты его дочь, а я неизвестно откуда взялся. В естественном порядке вещей такое трудно себе представить. Ты стала свидетелем того, как цивилизация преодолевает природные импульсы. Даже у птиц есть образцы поведения и ритуалы, которые их защищают.

– Просто он чувствует себя неполноценным из-за того, что пропустил обе войны, – сказала она. – Тебе надо надеть купальный костюм.

– Так сразу?

– У нас завтракают грейпфрутами, а это занимает полторы минуты, потому что они уже разделаны. Папа хмурится, если за столом читают газеты. Он считает это неряшливым. Поэтому утром Хейлы всегда пулей вылетают из дома. А сегодня он задумал пройти пять миль, пока не появятся все эти пляжные компании. Если выйдем в ближайшее время, их удастся избежать.

В своем розовом шелковом халате она была как стальная струна. Из-под воротника выходила тонкая полоска серебристо-розовой с металлическим блеском ткани, охватывающая шею.

– А ты уже свой надела? – спросил он, имея в виду купальник.

За пару секунд спокойное и ясное выражение ее глаз сменилось глубоким, тягучим взглядом. Вместо того чтобы говорить, она распустила свободно завязанный пояс, сделала глубокий вдох и, задержав дыхание, подняла руки, чтобы распахнуть воротник и позволить халату упасть на пол. На ней был раздельный купальник во французском стиле. Плиссированный верх облегал грудь, разглаживая выпуклости и придавливая соски, которые, тем не менее, четко обозначались под блестящей металлизированной тканью. Нижняя часть была намеренно скандальной – два треугольника соединялись на бедрах узкими полосками, и передний треугольник мягко и нежно выдавался вперед, захватывающе прекрасный.

Тело ее – гибкое, резко очерченное для женщины – имело идеальные пропорции. Она хотела, чтобы он ее увидел, и то, как она показала себя, его ошеломило. Довольная его реакцией, она сказала:

– Теперь, Гарри, можешь дышать.

Кучка людей расположилась неровным кругом на высокой и ровной части пляжа, где оставались следы от шин проехавших на рассвете джипов рыбаков. Издали эту группу можно было легко принять за выступ разноцветной скалы. Там собралось с десяток человек, пришедших с востока и с запада, от клуба «Джорджика», из удаленных от моря домов и из домов, расположенных вдоль Дюн-роуд. Представители художественной и театральной богемы шли из Амагансетта, двигаясь, как караван верблюдов, и волшебным образом останавливаясь около дома Хейлов, словно их отталкивала епископальная энергия, исходящая от клуба «Джорджика». Будучи натурами творческими, они часто тащили с собой психиатров – не всегда своих, но все равно психиатров. С запада шли инвестиционные банкиры, юристы и рантье, устремляясь в Демилитаризованную зону, как окрестил это место Билли. Здесь они собирались вместе, чтобы посидеть тесным кружком и без помех поговорить под шум ветра. С востока – слава и искусство, с запада – власть и богатство. Каждый исследовал другой мир в поисках преимуществ, найти которые было менее вероятно, чем быть пораженным прямым попаданием метеорита.

По определению, художники, писатели и актеры настолько отчаянно нуждались в деньгах, что, предложи им приличную сумму, они, возможно, попытались бы переплыть Атлантический океан, и все же они никогда не говорили о деньгах в присутствии тех, у кого деньги были, чтобы те не подумали, что они могут в них нуждаться. А те, кто имел деньги, приходили потому, что, достигнув гребня холма, увидели, что на другой стороне ничего нет, и хотели ощутить прикосновение жизни, оставленной позади, на склоне. Именно поэтому они говорили так мало. Художники думали, что это происходило потому, что состоятельные люди, как ядовитые осы, не имеют такой же души, как другие, и что по крайней мере в обществе новых звезд и маститых профессионалов им нечего сказать. Но это было не так. Это означало только, что успех привел банкиров и юристов к пониманию тщетности их усилий, и они ничего не могли поделать, кроме как с легкой завистью и любовью оглядываться, словно из страны мертвых, на тех, кто в процессе борьбы еще ощущал себя живым.

Кроме Хейлов, не сумевших достаточно быстро выйти из дома, там были: несколько Беконов, адвокат по имени Кромвель без жены, которая оставила его, потому что он выигрывал все судебные процессы и никогда не бывал дома, звезда Голливуда и его преподаватель актерского мастерства из Восточной Европы, удивительно похожий на обезьяну, как на расстоянии, так и вблизи, действительно большой художник-портретист, его жена и дочь пяти-шести лет, дежурный лысый психиатр, в качестве компенсации отрастивший бороду, какие носили китобои в девятнадцатом веке и какую можно было с успехом использовать в качестве щетки для мытья бочек, две очень странные средиземноморские собаки, похожие на толстых грейхаундов, одна шоколадно-коричневая, другая светлее, цвета хаки, с несчастным видом растянувшиеся на солнце, покорно вытянув длинные шеи, и дремавшие, стоически пережидая нескончаемый человеческий разговор, и Виктор.