Вадим Демчог - Играющий в пустоте. Карнавал безумной мудрости Страница 25

Еще и еще раз: в мире, созданном не нами, творческая реализация невозможна! Но! И это самое фантастичное из всего сказанного выше: в этой невротично-конфликтогенной по своей природе позиции хранится невероятный творческий потенциал для создания своих правил и своей собственной Игры!

Здесь начинается миф о герое, который, подобно бесстрашному алхимику духа, терзаемый непоколебимой амбицией совершенства, решается-таки схватить за горло «дракона шизофрении», направив путь в темный лабиринт своего собственного подсознания в п оисках того самого Мастерства, о котором не перестают на разных языках говорить Делатели разных эпох и направлений.

Самоосвобождающаяся версия игры[327]

Итак, примерно к двадцати восьми – тридцати годам (у кого-то раньше, у кого-то позже) у людей, верных «инстинкту преображения»[328], возникает, как мне кажется, «революционная» идея освободиться от власти демона игры; уйти из того театра, который Арто называет «пищеварительным»; преодолеть «пре-бывание в обыденности»[329] и узнать творческую силу всего диапазона Театра Реальности. И если это действительно происходит, то мы естественным образом включаемся в динамику тщательного исследования своего уникального «многоклавишного» инструмента, устремляясь к познанию – Самоосвобождающейся версии Игры. Той единственной, в которую, с моей скромной точки зрения, действительно стоит играть!

И что это за версия? Например, в древнеяпонских театральных состязаниях существовало такое правило: «На сцену выходят два артиста. Оба играют. Выигрывает тот, кто делает другого зрителем…»[330], то есть победителем становится тот, кто своей непоколебимой целостностью вышибает другого в двойственную позицию! В этой до предела утонченной культурной традиции считалось, что мастерство артиста, выбитого из позиции единства, – повержено! Так оно и есть!

Фактически во всех методах игры двойственная модель восприятия используется в целях достижения самореализующейся, или самоосвобождающейся позиции Ума. Все нижеприведенные техники базируются на утверждении, что каждый из нас изначально – целостная и самодостаточная сущность, способная, опираясь только на свою собственную силу, обрести центр тяжести, свой центр циклона и оседлать Дракона, как говорят восточные мастера, или трансмутировать его в неравной схватке в высшие состояния сознания, как говорят средневековые алхимики. Все это означает сознательное формирование вокруг себя таких обстоятельств, какие мы считаем максимально эффективными для нашей творческой реализации! Или, говоря словами мастера в метафизике игры Иоганна-Христофора Фридриха Шиллера: важно сотворить такой мир, в котором «…возвращается сознание, что целостность существования возможна, как возможна и уверенность в своих силах…»[331], или мистера Брука: «Смысл театра – в освобождении»[332]! И крайне досадно, если до сих пор мы пребываем в иллюзии, что реализовать скрытую внутри нас силу можно только опираясь на кого-то вовне.

Внимание! Это основная идея книги: поиск той единственной игры, в которую действительно стоит играть! «Превыше всего прочего ищите ее… Найдя, играйте в нее, не жалея сил… Играйте, как если бы от этого зависели ваши жизнь и душевное равновесие… Они действительно зависят от этого»[333]. И еще: «Если вы намеренно избираете меньшее, чем то, на что вы способны, то я предупреждаю вас: вы будете глубоко несчастны до конца своей жизни…»[334] И еще раз: главный секрет Игры в том, что у жизни нет смысла! Raison d’ệtre[335] зависит от игры, в которую мы с помощью интенсивных творческих усилий ее облекаем! Как и природа женщины, он (смысл) раскрашивается красками нашей собственной творческой потенции! Поэтому: не ищите истину – творите ее! Не ищите любовь – творите ее! Не ищите мастерство и успех – творите их! Не ждите счастья и реализации – творите их! Все это не обладает реальностью вне нашей собственной творческой потенции! И если что-то не произошло, значит, мы были недостаточно искусны и настойчивы!

И на дорожку: «В этом мире есть много неподъемных предметов, которые способен сдвинуть даже ребенок; но не у каждого есть мужество на это»[336].

Артистический невротизм

Между словами «артист» и «невротик» человечество всегда ставило (и справедливо продолжает ставить) знак равенства. Что же роднит эти два понятия? «Какие невидимые, интимные нити связывают воедино театр и невротизм?..»[337] Известно, например, что «…счастливый человек – плохой актер; у него мало искренних поводов к тому, чтобы искать, вопрошать, сомневаться, быть недовольным жизнью и собой. <…> Считается, что актер, говорящий о своей счастливой творческой судьбе, говорит совсем не о том счастье, которое имеют в виду обыкновенные люди… Происхождение этого счастья таково, что многие не пожелали бы его для себя. <…> Настоящим актером может быть лишь тот, кто способен страдать и вмещать в себя страдание. <…> Острое переживание внутреннего противоречия в себе, гнетущая неуверенность и боль собственного существования, разлад с самим собой, безысходное чувство вины, страдание и отчаяние от невозможности выразить себя, от ненужности твоего лучшего другим, тоска по правде и высшей разумности, несбыточные надежды, опрокинутая любовь и вера… – вот достаточный повод, чтобы быть актером»[338].

Вывод: актерская профессия требует невротизма! Невротизм – основа ее жизнедеятельности!

Это особая и очень большая тема. Но если коротко сформулировать суть невротического положения Ума, то получится следующее: невротик – это тот, кто в общении с другими и с миром в целом сознательно или несознательно стремится к моделированию конфликта! Невротик не может иначе: «…он летит на конфликт, как мотылек на огонь: боится и жаждет одновременно… его „нервная почва“, конфликтогенная по самой основе своей… бессознательное укоренение невротика в своей „нервной почве“ есть не что иное, как установка его психики на конфликт, готовность переживать конфликт всегда и всюду»[339]. Или, словами Шекспира: «Природа дарования, коим я обладаю, очень-очень проста. Ум мой от рождения предрасположен к фантазии, причудливо выражающейся в образах… Зачинаются они во чреве памяти, возрастают в лоне pia mater[340] и рождаются на свет с помощью благосклонной случайности. Но дарование расцветает лишь в том, в ком оно достигает остроты»[341].

Суть конфликта – в преодолении позиции играю для другого замене ее на позицию играю для себя. Это означает, что, выходя на сцену, артист естественным образом попадает в ситуацию смотрящего на него другого (то есть зрителя). Из этого следует, что определить истерического невротика можно как человека, который «…воспринимает себя как того, кто играет роль для другого, его воображаемая идентификация – это „бытие-для-других“. И главное, что должен совершить психоанализ, это способствовать пониманию субъектом истерического невроза того, что он сам является тем другим, для кого он разыгрывает роль: что его „бытие-для-других“ является его „бытием-для-себя“, поскольку он совершил символическую идентификацию с тем взглядом, для которого разыгрывает свою роль»[342].

Итак, конфликт – это жизненная необходимость невротика, можно даже сказать, что за счет конфликтов он растет, меняет старую кожу на новую. Не моделируя конфликты, он кажется себе мертвым, застывшим, безжизненным… живущим как бы не в своем мире, не в своем доме… (а если театр в большинстве своем состоит из невротиков, то можно представить себе, что это за мир). Вот почему великий Мейерхольд не перестает жаловаться на удивительную способность притягивать в свою жизнь испытания и при этом с восторгом отмечает, что без них она превратится в сплошную скуку. Вот почему гигантский мозг Пушкина не может удержаться от демонического злорадства, касаясь механизмов творчества: «…Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает»[343]. Или из Ницше: «Оправдано всякое зло, видом коего наслаждается некий бог»[344]. Опуская шокирующие признания множества других мастеров, среди которых предельный Гёте со своим «Я часть той силы…»[345]; Уильям Блейк с бракосочетанием ада и рая; Бетховен, Вагнер и Пикассо, можно констатировать следующее: художнику, как невротической личности, необходимо зло, необходим конфликт. Необходима война! Она принципиально важна, для того чтобы «завязать сюжет», чтобы высечь искру мотивации для творчества, для роста; для того чтобы эволюционировать, то есть переходить на более высокие уровни переживания реальности, подобно Фениксу «сжигая старые формы»[346] себя, осваивая новые. Одним словом, подобно легендарным пассионариям[347], для которых стремление к цели, чаще всего неосознаваемой, так велико, что превышает инстинкт самосохранения, «…без конфликтов он жить не может, хотя и убеждает всех, и себя в первую очередь, что желает покоя, мира, тишины. Ведь конфликт взламывает, взрывает, уничтожает объективно сложившиеся отношения с окружающими, дает импульс к поиску новых форм общения»[348] и т. д. и т. п. Поэтому «…творческие люди „креативщики“ – это одновременно и создатели проблем („траблмейкеры“), и решатели этих проблем»[349].