Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование Страница 37

Хаксли, впервые принявший мескалин, никуда не «улетел» — он продолжал сидеть в своем кабинете, разглядывать розы на столе, книги на полках, и тем не менее был потрясен: все эти привычные объекты он увидел так, как не видел никогда в жизни. Индейские мистерии и эксперименты показали древнеамериканским шаманам множество углов зрения на Реальность. Каждая грань видимого имела точки соприкосновения с реальностью ординарного восприятия, как информационные, так и силовые. Благодаря этому их магия была успешной: в альтернативной реальности, вызванной психоделиками, можно было воздействовать на врага или друга, узнать то, что никаким обычным способом узнать невозможно. Даже погода в определенном пространстве подчинялась индейским колдунам, принявшим псилоцибин. Итак, граница между галлюцинацией и реальностью на практике оказывалась зыбкой и условной.

Позднее индейские маги открыли для себя видение. И опять же: у них не было повода считать это галлюцинацией, поскольку с помощью видения они могли, например, определить, можно ли вернуть к жизни смертельно больного или уже поздно — видение их никогда не обманывало. Но подлинная, великая Реальность, т. е. огромный мир вокруг нас, оставался и остается тайной даже для видящих. Из собственного опыта они знали только одно: он переполнен Силой, Энергией, там бушуют потоки, способные созидать и разрушать, там все движется по неведомым законам. В языке нагуа (рассеянного по Месоамерике этноса, считающего себя потомками толтеков) этот огромный Мир-снаружи называется поэтическим дифразизмом — "ночь и ветер". «Ночь» символизирует невидимость, непостижимость, тайну, а «ветер» — неощутимое движение, неизвестную силу, никогда не прерывающую своего движения.

Итак, я вынужден повторить собственную мысль: древние толтеки, исходя из собственного опыта, знали, что существует по крайней мере две реальности: повседневная и Иная, измененная. Как вы помните, это знание было общедоступным (возможно, даже банальным) для человека, жившего 10–20 тысяч лет назад. Теренс Маккенна назвал это знание "гнозис Иного". За 15 тысяч лет "гнозис Иного" был утрачен для вида (как ненужное для данной цивилизации излишество), но сохранен магами, колдунами и жрецами языческих религий.

Как мы видим, на американском континенте исторический процесс протекал не так, как в Старом Свете. Очевидно, при строительстве первых высоких цивилизаций Месоамерики гнозис Иного не ушел в тень — более того, он оказался вдохновляющим культурным идеалом. В то время, когда на другом конце Земли ведические риши с невероятными усилиями добывали исчезающую на глазах сому, чтобы через одно-два тысячелетия оказаться без священного напитка ариев и подменить его либо эфедрой, либо мухомором (гипотезы, одни гипотезы!), когда тайны египетских мистерий выхолащивались из поколения в поколение (даже жрецы не знали, зачем они приказывают возводить пирамиды, и превратили их в усыпальницы фараонов), когда средиземноморская цивилизация переживала кризис и за тысячу лет утратила тайный смысл собственных мифов, собственных мистерий и богов, в это самое время толтекская цивилизация, постоянно прибегая к священным грибам и растениям, культивировала сновидение и отмечала достигнутые в нем места скульптурными изваяниями голов своих воинов. Тем же способом указывались границы владений и создавалась своеобразная карта. Прошло слишком много веков, и нам не разгадать многогранной символики, понятной народу, который жил в нескольких реальностях сразу. Под руководством самых сильных сновидящих они строили города, жили в них (иногда сотни лет), а потом уходили — менялось направление энергопотоков, исчезала гармония с Землей, и целые колонии снимались с насиженного места. Не было, конечно, никаких эпидемий, как считают некоторые археологи (в пустых городах не нашли ни одного истлевшего тела), не было войн (все здания сохранились совершенно целыми) — был планомерный и целенаправленный уход. Куда? Их вели маги, возглавлявшие в те века социум. И только маги знали причину переселения, его смысл и цель.

Иногда высокие цивилизации той поры были сотрясаемы войнами, вызванными вторжением северных или южных племен, не знавших такого экономического и культурного изобилия и завидовавших соседям. Но войны вряд ли были частым явлением, поскольку их исход почти всегда был предрешен. Этническая группа, которую мы теперь условно называем толтеками, далеко оторвалась в своем развитии от индейских соплеменников. Период мнимого всемогущества и покоя был настолько длителен, что внушил древним магам ложную идею, будто магия сделала их вообще непобедимыми. По крайней мере так об этом рассказывал дон Хуан Карлосу Кастанеде. Гнозис Иного, не утраченный благодаря стабильному климату, способствующему размножению псилоцибиновых грибов, а также благодаря отсутствию достойных военных противников, — все это размягчило нравы древних магов. С одной стороны, это послужило причиной их позорного поражения перед полчищами южных варваров, с другой — эта эпоха подарила потомкам огромное наследие магических знаний (касающихся, в первую очередь, устройства Реальности). Конечно, такие знания не могли принести пользы ни в военном искусстве, ни в тогдашней экономической жизни; они просто удовлетворяли естественное любопытство магов, живших в спокойное время и потому имевших возможность этим заниматься.

Из поколения в поколение среди толтекских магов выделяли и воспитывали видящих, чья задача не была связана с проблемами реальности первого внимания, т. е. нашей ординарной реальности. Они изучали устройство Большого Мира и пытались разрешить извечные вопросы существования.

В некотором смысле их можно было бы назвать философами с одной, но существенной оговоркой: эти исследователи изучали вселенную практически. Европейские мыслители не имели возможности проверять свои концепции, наблюдать за разверткой космических структур, убеждаться в том, что пространство и время — категории, генерируемые психикой для упорядочивания поступающего сенсорного потока, а в Реальности им соответствуют иные, непонятные человеку процессы и явления. Поэтому европейская философия, породившая логику, дисциплину ума и культуру мышления, оставалась и остается причудливой игрой терминов, фантастической наукообразной конструкцией, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Это занятие могло бы оказаться совершенно невинным, но его вторжение в политику и социальную жизнь превратило философию в подлинный кошмар XX века. Философские утопии в окровавленных руках революционеров и их вождей стали ощутимым ужасом для европейской цивилизации. Метафизика — игра понятий, слов и логических построений — уничтожила столько людей, что способна конкурировать с любым видом оружия массового поражения. Именно философия вооружила двух самых страшных людей этого века — Сталина и Гитлера. Именно философия — уродливая, едва похожая на самое себя — погубила тысячи людей: художников, музыкантов, поэтов, ученых (среди последних тоже были философы).

Европейские мыслители двигались даже не на ощупь; они просто брали в охапку собственные идеи и шли напролом с отчаянным безразличием. Возможно, впереди пропасть, гора, стена — что угодно. В любом случае ничего не видать, будь ты экзистенциалистом, будь ты неоплатоником.

Такая философия для толтеков непонятна и, скорее всего, глупа. Зрячему трудно понять слепого. Слепец может прозреть только собственными силами, а он не хочет, ибо от природы ленив, инертен и в чем-то подобен паровозу: есть рельсы — едет, нет — громыхает всем своим железом в овраг и ржавеет там, пока не превратится в труху.

Итак, древние толтеки изначально понимали (не без помощи "растений силы"), что мы живем в мире кажимостей. Кроме того, серия геологических катаклизмов убедила толтеков, что мир неустойчив в самом фундаменте своем. Евроазиаты учились преходящести или иллюзорности мира на примерах вполне человеческих: слава обращалась в ничтожество, государство — в руины, друзья предавали, нравы менялись и т. д. Так возникла майявада в Индии, субъективный идеализм в Европе. Однако подобно тому, как все дела человеческие эфемерны, эфемерными были и остаются конструкции ума, возросшие на таких неустойчивых предпосылках. И все же совсем другое дело, когда фундамент мира колеблется, когда исчезает граница между сном и явью, «иллюзией» и «действительностью» — безо всяких политических интриг, войн, внезапных и несправедливых несчастий. Перцептивная относительность стала аксиомой толтекского разума на самой заре его развития. Философия шла вслед за практикой — неугомонный человек стремился «прозреть» ночь и «оседлать» ветер. Открытое толтеками видение приблизило их к нагуалю вовне. Они восприняли множество нитей, собирающихся в пучки; пучки, формирующие полосы, которые в свою очередь могли пересекаться друг с другом. В местах пересечений возникали организованные структуры, «сосуды» и «коконы», прикрепленные к одной из полос. Внутри «кокона» или «сосуда» энергетические линии сближались, что превращало их в энергомассив, который в центре приобретал изоморфную структуру — волокна резонировали, отчего сила их внутренней пульсации многократно возрастала. Так толтеки на собственном опыте познали, что сила импульса и есть масса в мире первого внимания. Если же кокон имел трубчатую форму, то сила внутреннего резонанса уменьшалась. Для первого внимания это означало, что данная структура имеет крайне низкую плотность и незначительную массу. Трубчатые коконы не могли вступать в полноценный энергообмен с «яйцевидными» и, естественно, закреплялись на полосах, имеющих подходящие для них характеристики. У трубчатых, правда, было одно немалое преимущество: они с легкостью использовали энергию эманаций, будучи открытыми, и могли свободно передвигать перцептивный центр (точку сборки).