Исидор Пелусиот - Письма Страница 60

Поэтому надлежит всеми силами блюсти сердце чистым и неоскверненным, не имеющим стремления к чему–либо срамному и не дающим на то согласия, чтобы, если и случится встретится (чего не дай Бог!) что–либо подобное, у нас было полное оправдание пред нелицеприятным Судиею, проникающим в сердца и не нуждающимся в свидетелях.

6. Дионисию.

На сказанное: несть бо власть, аще не от Бога (Рим.13:1).

Писал ты: что значит несть бо власть, аще не от Бога? — и спрашивал: неужели каждый начальник поставляется Богом? Скажу на сие (и не прогневайся на меня, ибо скажу не нечто пустое): мне кажется, что ты или не читал Павловых изречений, или же не понял их. Апостол Павел не сказал: несть начальник, аще не от Бога, но рассуждал о самом начальствовании, говоря: несть власть, аще не от Бога.

То самое, что у людей есть начальства, и одни начальствуют, другие живут под начальством, происходит не просто и не случайно, чтобы народы, подобно волнам, увлекались туда и сюда, но, по словам св. Павла, это есть дело Божией премудрости. Поскольку равноправие обыкновенно возжигает войну, то Бог не попустил быть народоправлению, но установил царскую власть, а потом за нею и многие начальства. Какие же, спросишь? Начальника и подначального, мужа и жену, отца и сына, старца и юношу, господина и раба, учителя и ученика.

Даже и у бессловесных животных можно видеть подобное. Поручители в этом — пчелы, которые подчинены царской власти, журавли и стада диких овец. Если же посмотришь и на море, то и оно окажется не лишенным сего благочиния. И там многие породы рыб имеют одного правителя и вождя, посему осуществляют дальние переселения. Ибо безначалие везде всего ужаснее и бывает причиною замешательства и беспорядка. Посему, и в теле, хотя оно есть нечто единое, не все имеет равное достоинство, но одни члены начальствуют, а другие подначальны. Потому мы вправе сказать, что самое дело, разумею власть, то есть начальство и власть царская, установлены Богом, чтобы общество не пришло в неустройство.

Но если какой злодей захватил сию власть беззаконно, то не утверждаем, что он поставлен Богом, но говорим, что попущено ему или изблевать все свое лукавство, как Фараону, и в таком случае понести крайнее наказание, или уцеломудрить тех, для кого нужна и жестокость, как царь вавилонский уцеломудрил Иудеев.

7. Исаии.

О Промысле.

Правосудие — не знаю, каким именем назвать тебя — надзирает за делами смертных и карает поступающих несправедливо, и ничто в этой жизни не остается без управления. Зная сие, избегай неправды, чтобы избежать и наказания.

8. Епископу Ермогену.

Писал ты, что я делаю тебе одолжение, угощая тебя и всеми способами изливая от своего языка в слух твой всякое достойное упоминания учение. Посему ответствую, что, если напишем мы нечто дельное, почитай это делом высшей благодати, умудряющей и невежд.

9. Комиту Ермину.

Теперь, когда вступил ты в права начальника, особенно можешь соделаться достойным славы и соревнования, если не будешь мстить обидевшим тебя. Но теперь, теперь–то всего более и предашь ты забвению прискорбное, когда начальственная власть доставила тебе наибольшую возможность наказать их.

10. Епископу Ераклиду.

Кто на самом опыте превосходит добрую о себе молву и оказывается лучше, нежели каким известен был понаслышке, тот по справедливости выше похвал и обличает всякое похвальное слово в том, что оно ниже его достоинства. Но хотя и препобеждается всякое слово, однако же надобно увериться в этом и сердцу. Посему надлежит и говорить, и писать похвалы, какие подобают любителям добродетели. Ибо из сего проистекают три добрые следствия: мы получаем искреннее расположение к добродетели, ибо ни один дурной человек не потерпит того, чтобы хвалить человека доброго; делаемся чистыми от зависти, признавая их преимущества перед нами; приходим в стыд или уцеломудриваемся, когда порочны, а то и другое обращается нам в пользу.

11. Епископу Лампетию.

Не предавайся негодованию, достойный питомец ненависти к лукавству, оттого, что, как писал ты, исполненный нечестия Евсевий ведет непримиримую и скрытую брань с живущими добродетельно, вступает в союз с любящими порок и оттого, что он или ведет войну с имеющими у себя деньги, если не получает их, или, чтобы не вести войны, берет у них все, что мог бы похитить, ведя войну. Но ожидай Божественного приговора.

12. Ему же.

Поскольку Божественный Промысл щадит согрешающих больше, нежели они щадят себя самих, то посему, он движимый долготерпением, взывает царственною и человеколюбивою проповедью: покайтеся, приближися царствие небесное (Мф.3:2). Но если согрешающие, ни во что не вменяя сие увещание, признают долготерпение небрежением, то, может быть, и ныне, без сомнения же тогда, когда настанет время Суда, он не пощадит уже не удостоивших пощады себя самих, но подвергнет самым жестоким наказаниям пренебрегших долготерпением. Посему и сказано то, что желал ты узнать: молчах, еда и всегда умолчу, и потерплю? Истреблю и изсушу вкупе (Ис.42:14). Ибо не воспользовавшихся таким долготерпением, но обративших его в повод к большим грехам, справедливо подвергнуть наказаниям.

13. Епископу Алипию.

Если справедливо почитают величайшими те наказания, которые совершаются при множестве свидетелей (потому что тайные обыкновенно бывают легче), то каково, по всей вероятности, будет мучение, когда изречено будет определение в присутствии небесных сонмов и всего человечества?

14. Епископу Исидору.

О зависти.

Зависть, соименник мой, ко всякому другому действительно или мнимо доброму качеству неблагосклонна, а напротив того, жестока и неприязненна, к добродетели же, которой в удел дано качество в собственном смысле прекрасное, она совершенно непреклонна. Посему не быть предметом зависти — дело, может быть, беспечальное, но и не славное, потому–то сделать достойное зависти ни мне, ни друзьям никогда и не случится. Тому же, кто возбуждаете к себе зависть, надлежит с целомудренным помыслом переносить злоумышления зависти.

15. Ему же.

О любви к Богу.

Тем, у кого нет недостатка в исполнении всего, что требуется добродетелью (ибо многие, почитая добродетель величайшим благом, какова она и в действительности, не очень заботятся о ней), сказываю: если они не будут полагаться на собственные свои силы, но свои преуспеяния станут приписывать Божественной помощи, то и страсти преодолеют, и, без сомнения, достигнут полноты добродетели. Хотя и согласятся, что выше человеческой силы — взять верх над сопротивниками, так чтобы ничто не служило препятствием усердию подвижника, однако же, для того, кому поможет Бог, а именно для того, кто победу приписывает Богу, ничто не непреодолимо, если и встретится препятствующее победе.

16. Ему же.

Намереваюсь выразить кратко то, чего не намерен сказать ясно. Если бы худ был тот, кого обижают сии злоумышленники (знаешь, о ком говорю), то тех самых, которые теперь говорят о нем худо, имел бы первыми своими хвалителями.

17. Ему же.

Всякому, в ком есть честность, приятна честь, воздаваемая добродетели. Если какой законодатель устанавливает весьма строгие наказания за преступления закона, то невозможно подумать, чтобы сам он готовился нарушать законы. Так и когда кто с удовольствием слушает о необычайных воздаяниях за добродетель, тогда будут почитать его готовым ко всякой добродетели, исполненным всего доброго и не имеющим в себе ничего худого. И нет ничего неестественного в том, что люди добрые удивляются добродетели и любят ее.

18. Схоластику Арпокре.

Об искусстве гадания.

То, что гадательное искусство было у Еллинов делом пустым и славилось напрасно, доказано мною в слове на Еллинов. Но поскольку как мудрейшего свидетеля выставляешь ты Гомера, то его же противопоставляю тебе и я. Ибо важно свидетельство, заимствованное у врагов.

Гомер рассказываете, что Елен, этот гадатель, приказывает брату Александру бежать с битвы и, придя в город, вместе с женщинами принести молитву Афине. Потом женщины молятся, Афина же отказывает в исполнении молитвы. А после сего гадатель повелел брату вызвать на ратоборство доблестного из Еллинов, и он повиновался, вызвал, был побежден, ранен и оказался в необходимости прекратить битву. Из сего не явно ли и самым малым детям, что Гомер как бы по щекам бьет гадательное искусство или смеется над его глупостью и высокомерием, так как у него оно выказывает дерзость, предсказывая и внушая добрые надежды, а в конце концов обличается и, что всякому видно, ошибается.

Если же Гомер во многих местах говорит о гадателях, о провещателях по внутренностям жертв, о толкователях снов, то сие нимало не удивительно. Ибо поэзия, полюбив басню, в пищу себе обращает ложь, и, от безрассудного удовольствия делаясь смелою, хвалится тем и обильно расточает слова, слагает басни и выставляет их всем напоказ.