Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 16

Конечно, обо всем происходящем знала и полиция, и во время демонстраций, проходивших в Ганновере или его окрестностях, возле наших дверей постоянно Дежурили две-три бронированные машины с полицейскими в шлемах. Они стали как бы составной частью клуба. А голубые «мигалки», когда их включали, заменяли нам даже световую рекламу.

Наш «Клуб Вольтера» просуществовал 18 месяцев.

В период наивысшего подъема студенческих волнений в нем как в зеркале отразились одновременно (особенно на заключительном этапе) все сильные и все слабые стороны западногерманской внепарламентской оппозиции.

Праздничное открытие было намечено на пасхальные дни 1968 года. Для клуба это было боевое крещение. Вооружившись красками и кистями, мы вшестером наводили последний блеск. Вечером к нам ворвались два иранских студента. «Слышали? Совершено покушение на Руди Дучке. Неизвестно, выживет ли…» Сперва мы не поверили. Звонили в Западный Берлин, слушали новости по радио: все верно. Какой-то молодой парень, начитавшийся подстрекательских статей в «Бильд-цайтунг», прямо на улице уложил двумя выстрелами лидера студенческого движения. Первый парализующий шок постепенно перерастал в гнев. Совещались недолго: разбившись на пары, мы отправились в обход по всем ресторанчикам и пивным в центре города, обращались к сидящим: «Слышали уже?… Демонстрация состоится в девять. Звоните своим друзьям, приходите все».

На демонстрацию перед зданием оперы собрались позднее четыре сотни человек. Для Ганновера по тем временам это было немало. Полиция была застигнута врасплох. Подобной блиц-акции никогда еще не было. Прошло немало времени, прежде чем с воем сирен примчались первые бронированные машины с «мигалками». На лице комиссара отчетливо читались растерянность и недоумение. «Кто руководитель демонстрации?» – выдавил он из себя, еле переводя дыхание. Мы игнорировали присутствие офицера. Он был здесь лишним.

Не зная как поступить – повод для сбора был достаточно серьезным, – полицейские держались подчеркнуто сдержанно. А может, наше неподдельное, видное невооруженным глазом возмущение вызывало в них чувство уважения? Осторожно, почти боязливо они пытались то тут, то там оттеснить толпу с площади. Столкнувшись с сопротивлением, стражи порядка отказались от своей затеи.

А когда по окончании спектакля первые зрители вышли на улицу из здания оперы (многие из них впервые услышали ужасную весть через мегафон) и в своих вечерних нарядах присоединились к демонстрации, полиция потихоньку убралась. Только на углу был оставлен одинокий пост наблюдения.

Глубокой ночью мы объявили о закрытии митинга. Но «Клуб Вольтера» в эту ночь оставался открытым: до самого утра в нем заседал первый стихийно возникший комитет действий из 30 человек.

Мнение было единым: газета «Бильд» – соучастница покушения. Совершенно очевидно, что оно было результатом тщательно подготовленной кампании травли со стороны газет концерна Шпрингера, последовательно проводимой в течение длительного времени против внепарламентской оппозиции и лично против Дучке. Таким образом, объект будущих акций протеста был намечен. Мы разрабатывали соответствующие планы.

Я остался спать в клубе – так было проще. Но уже через три часа меня разбудило громкое скандирование, доносившееся с улицы. Перед дверями стояла группа демонстрантов – человек 20 или 30. В середине – старомодный деревянный катафалк, весь обвешанный плакатами протеста. Люди представились просто: «Внепарламентская оппозиция Бургдорфа». Мрачную повозку они раздобыли вчера вечером, как только услышали весть о покушении, с разрешения местного духовника вытащили ее из общинного сарая и пешком проделали долгий путь в столицу земли. Священники как истинные пастыри пришли вместе с ними.

Коллеги двинулись прямиком на Николайштрассе, так как уже и в Бургдорфе распространились слухи о наших планах организовать клуб. «Кого-нибудь да найдете там…» Их предположение оправдалось.

После этого без всякой предварительной договоренности стали прибывать все новые и новые участники – поодиночке и группами. Импровизированная генеральная ассамблея приняла решение захватить с собой катафалк и двигаться к главной церкви города, чтобы там выразить свой протест в присутствии участников богослужения, устроенного по случаю страстной пятницы. По пути процессия разрасталась.

Когда мы со своими плакатами молча вступили под своды церкви, пастор прервал проповедь. Мой коллега Аксель Айхенберг, как и было договорено, выступил вперед и, стоя перед алтарем, зачитал членам общины (на лицах людей были написаны скорбь и негодование) нашу резолюцию, которую мы написали ночью. Органист пытался было заглушить его мощными аккордами своего инструмента, но по знаку проповедника прекратил это занятие. Наше обвинение против Акселя Цезаря Шпрингера, против Курта Георга Кизингера громко прозвучало под церковными сводами. Еще немного, и мы бы обогатили литургию, скандируя: «"Бильд" – соучастница покушения"».

Но пастор неожиданно сам заговорил об этом. Община сидела, словно пораженная громом. Полицейский шпик, пристроившийся под церковной кафедрой, старательно строчил.

Позднее к нам присоединилось несколько тысяч человек – участников проходившего одновременно с нашим митингом пасхального марша. С огромным трудом нам удалось добиться того, чтобы важнейшая тема разоружения не исчезла полностью из выступлений. Событие дня, возмущение по поводу покушения на Дучке, понятно, на время заслонили все остальное. Под конец митинга среди собравшихся созрело решение: «К Гозериде!» – на этой улице печаталась газета «Бильд».

В полицейском отчете позднее обо мне говорилось как о подстрекателе. Но подстрекать тут не было нужды, каждому и без того все было абсолютно ясно. Толпы людей двинулись к редакционному зданию, и остановить их было невозможно. Печатники подбадривали нас выкриками. Откуда-то к воротам здания подтащили огромные мусорные контейнеры. Заграждение укрепляли досками, железными балками, а главное – живой заслон образовали люди. Ловушка захлопнулась, путь для распространения ненавистного шпрингеровского издания был блокирован.

Время от времени, после тщательного контроля, мы пропускали грузовики с тиражом печатающейся в той же типографии газеты «Ганноверше прессе». И всякий раз, когда мы через мегафон объявляли об успешной блокаде «Бильд» в других городах, вспыхивало всеобщее ликование. В «Клубе Вольтера», находившемся в двухстах метрах от нас, сидела небольшая команда, поддерживавшая контакт по телефону с другими городами, она слушала все сообщения по радио и телевидению. Свежие новости доставлялись нам с нарочным.

Появились крупные наряды полиции, но в течение шести часов они бездействовали. Решимость огромной толпы, казалось, парализовала их. А может, полицейское руководство хотело сначала из осторожности выждать, посмотреть, как будут развиваться события в других городах ФРГ?

И только около двух часов ночи, когда многие разошлись по домам, наряды полиции набросились на оставшееся твердое ядро демонстрантов с жестокостью, дотоле в Ганновере неслыханной. Водометы в упор «расстреливали» сидящих на земле людей. Затем по нашим головам без разбору загуляли дубинки – с такой силой, словно били настоящими дубинами. Не было ни малейших попыток оттащить в сторону участников блокады, не оказывающих никакого сопротивления (а, как мы слышали, именно так надлежит поступать полиции в цивилизованных странах). Лишь после того, как все участники демонстрации промокли насквозь, были избиты, причем некоторые до крови, полицейские начали хватать людей за руки, за ноги, за волосы, волочь по земле и заталкивать в машины, продолжая при этом избивать их и пинать ногами.

В радиорепортаже с места события, транслировавшемся на следующий день, можно было услышать, как репортер Дитер Буб, описывая ночное побоище, говорил в микрофон (в его голосе слышались слезы): «И это называется демократией, когда так обращаются с гражданами, с людьми?»

В половине третьего все было кончено. Я сумел избежать ареста. В тот момент, когда на нас набросились полицейские, я был занят тем, что оттаскивал раненого едва державшегося на ногах демонстранта из опасной зоны. Потом я попробовал вернуться, но тщетно: меня не арестовали, а огрели дубинкой. 15 или 20 раненых и промокших до нитки демонстрантов, которым удалось избежать ареста, сразу после всего пережитого собрались в клубе. Исполненные чувства гнева и горького отчаяния, мы предприняли еще одну безумную попытку продолжать блокаду. Но на этот раз полиция ограничилась лишь тем, что разогнала нас, заставив предварительно некоторое время постоять лицом к степе, после чего, к всеобщему изумлению, отпустила всех. Вероятно, камеры к этому времени были уже переполнены.