Артур Гафуров - Глубинка Страница 17

Стараясь сбить с толку возможную погоню и не вывести преследователей к Зуево, я побежал в сторону озера, рассчитывая впоследствии пройти вдоль берега, после чего снова углубиться в лес. Но исполнить свои планы до конца не получилось. За спиной совершенно отчетливо послышался собачий лай. Вот и все. Они рядом, совсем близко. Феноменальное везение закончилось, дальше нужно полагаться только на расчет.

Не имея даже теоретических знаний о том, как ведется охота (и, уж тем более, о том, как правильно поступить, если охотятся на тебя), я действовал, скорее, интуитивно, чем логически. Свернув чуть правее, минут через десять я выбежал на берег Черного ручья, мерно журчащие воды которого в лунном освещении выглядели особенно зловещими. Но сейчас было совсем не до мистики: собачий лай становился все громче, вот-вот покажется его источник. Пора вспомнить о том, что «у меня тоже есть пушка».

Ручей в том месте, где я к нему вышел, имел ширину метра три, не больше, а вот глубину определить на глаз не получилось — темно. Лезть в ледяную воду наугад? Рискованно. Тем более, противной ноющей болью напомнила о себе не полностью зажившая нога, морозить которую, наверное, не стоило. Но до ноги ли, когда за спиной сердитые дядьки с ружьями?

Выход нашелся в виде большого корявого дерева, росшего на берегу: одна из его ветвей протянулась над водой аккурат до противоположного берега. Древолазаньем я никогда не увлекался, но, как говорится, нужда — лучший учитель, поэтому полез, никуда не делся. Сначала было не очень трудно, благо, ветвей у дерева хватало, но последние метры дались ценой невероятных усилий. Пришлось идти по ветке на корточках, держась руками за что придется, иногда даже за воздух. Когда ветвь стала прогибаться под моей тяжестью, я спрыгнул, довольно изящно приземлившись в воду, но было совсем неглубоко, да и до берега оставалось всего полтора шага. Никогда бы не подумал, что сумею так, жаль, Вера не видела, а то она все время дразнит меня неуклюжим. Так, ладно, теперь ждем.

Ждать пришлось недолго. Как бы успешно ни преодолевал я водную преграду, на это ушло несколько минут, и погоня почти настигла свою жертву. На берег выскочила тень, в которой я признал собачью. Кинувшись к кромке воды, тень отпрянула и залилась громким лаем. Потеряла след, не иначе. Из леса, скрытые темнотой, ей ответили возбужденные голоса людей. А я взвел курки. Прости, собачка, выбора у меня нет: либо ты, либо я. Псина продолжала брехать: снова учуяв чужака, она яростно облаивала послужившее мне переправой дерево. На секунду она замерла, словно услышав что-то. Удар приклада в плечо, затем второй. Выстрелов я не слышал. Вот и все.

Уходим.

Завернув еще несколько петель, я вышел к берегу озера. Где мои преследователи, как далеко Зуево — я не знал. Тело горело от макушки до пят, похоже, снова поднялась температура, во рту привкус желчи. Хотелось броситься в воду, смыть с себя всю грязь, всю мерзость. Мысли исчезли, в центре головы билась лишь одна. Я только что убил живое существо. Осмысленно и добровольно. Лишил жизни лишь за то, что оно встало у меня на пути. И пусть это была обыкновенная собака, пусть даже это была злобная и опасная собака, натасканная нападать на людей — мне было наплевать. Я знал, на что иду, и не колебался ни секунды. Но сейчас было больно, будто пули, предназначенные ей, попали в меня. Лишь сделав что-то, начинаешь осознавать настоящую цену совершённого.

Пройдя с полкилометра вдоль берега, я снова ушел вглубь леса и бродил примерно час, прежде чем смог безбоязненно повернуть в сторону дома. Мои преследователи не были настоящими охотниками и, лишившись собаки, они тут же потеряли след, но я не хотел рисковать. Наконец, наткнулся на дорогу и понял, где нахожусь. Невдалеке виднелись надгробия старого кладбища, на которое мы, будучи детьми, ходили ночью тайком от взрослых. Крошково.

Вернувшись домой, я первым делом затопил баню, и сидел внутри, пока она не прогрелась. Угореть от дыма я не боялся. Лишь попарившись и помывшись, почувствовал себя легче. Спал как убитый, однако проснулся (был полдень) с мыслями об убитой собаке. Казалось бы, самого чуть не пристрелили, выжил — радуйся, но не так все просто. Пытаясь отвлечься, пошел рубить дрова, однако это не помогло, работа валилась из рук. Плюнув, пошел домой и снова лег, окончательно отдавшись невеселым мыслям.

Никто не знает, за какой чертой спокойствие переходит в равнодушие: то, что больно ранит одного, другой даже не заметит. Для кого-то гибель живого существа, будь то человек или комар — рядовой случай. Естественный отбор. Естественный. Для другого любая смерть — трагедия. Все мы когда-то были детьми, а дети по природе своей жестоки, они не понимают смерти и не умеют ценить чужую жизнь. Это естественно. Но дети взрослеют. Рано или поздно они должны осознать простую, казалось бы, вещь: убивать может любой, воскрешать же не умеет никто. И человек, существо разумное, как никто другой, должен следовать простому правилу природы, гласящему, что убийство допустимо лишь в целях выживания. И это естественно. Но выживал ли я, когда нажимал на курок?

Я не был вегетарианцем и понимал, что, кушая мясо, живу за счет чужих смертей. Я прекрасно осознавал, что, включая в розетку фумигатор, уничтожаю десятки и сотни окружающих меня живых существ. Я воспринимал это спокойно. Но как близко мое спокойствие подошло к границе равнодушия? Я смог убить собаку, потому что в ином случае мне пришлось бы стрелять в людей. Равноценная замена? О том, чтобы принести в жертву себя самого, не было и речи: не те условия, не та цена. А какая цена была бы допустимой? Может, было бы лучше, если бы сумасшедший Вадим получасом ранее прострелил мне череп? Тогда не пришлось бы выбирать. Но Вадим промахнулся, и настала моя очередь. И просто так получилось, что я попал.

Мы всегда склонны сомневаться в сделанном выборе, и чем важнее выбор, тем тяжелее наши сомнения. Иногда одного крохотного довода достаточно, чтобы сокрушить прочнейшую стену логики, зацементированную непреложными фактами. Моим доводом была жизнь. Жизнь обычной псины. Слабый такой довод, который не оставил мне шансов.

В итоге, промаявшись с час и не найдя себе успокоения, я решил еще раз посетить место гибели несчастной собаки. Ни чудной лагерь, ни ночная погоня не занимали мои мысли так, как она. Проще было поддаться навязчивой идее, чем выдвигать доводы о разумности подобного поступка. Возможно, меня остановил бы тот факт, что искомое место находится в глубине леса, и дорогу к нему я едва ли найду даже днем. Но я знал, как следует поступить.

Ветхая лодка, надежно спрятанная от посторонних глаз в заросшей камышами бухточке, радостно приветствовала своего старого знакомого. Отвязать швартовочный канат и вычерпать лишнюю воду — дело двух минут. И вот «Мечта» — именно так мы называли лодку, когда она была крупнейшим судном в нашей «флотилии», — выйдя на чистую воду, уверенно берет курс на юг.

Грести пришлось довольно долго, лодка скользила вдоль берега легко, но через час я уже порядком устал. Так далеко от родного пляжа мне забираться еще не доводилось: как-то вышло, что мы очень хорошо знали «нашу», северную часть водоема, а вот в южной не бывали. Длина озера была такой, что детям на весельных лодках было просто не под силу досюда догрести.

Наконец, мне улыбается удача: вода возле берега становится ощутимо темнее. Ну что, Андрюша, стало быть, ты не знаешь, впадает ли Черный ручей в озеро? А я теперь знаю. Еще три сильных гребка — и моя бригантина входит в заросли прибрежных камышей, за которыми открывается устье речки с черной водой. Ширина речки едва ли больше, чем в том месте, где я перелезал через нее по дереву, поэтому плыть на веслах почти сразу становится неудобно: мешают торчавшие отовсюду корни и прочая местная растительность. Приходится встать на корме и отталкиваться веслом от дна.

Проходит еще с полчаса, и вот за очередной излучиной показалась редеющая крона того самого дерева. Ни с каким другим его не спутаешь. Под сенью корявой ивы (при свете дня становится ясным, что это именно ива), уже слегка присыпанный опавшими листьями лежит бездыханный серый комок. Эти уроды даже не удосужились похоронить того, кто погиб, выполняя их приказ. С тяжелым сердцем схожу на берег и изумляюсь. От большого комка отделяется маленький, такой же серый, и с тявканьем несется ко мне. Щенок!

Все прояснилось буквально через минуту. Убитая мною собака оказалось сукой. С ней был щенок, видимо, он находился в лагере и в момент погони увязался за матерью, а потом отстал. Разминувшись в темноте с хозяевами, он нашел место гибели родителя и остался здесь, не зная, что делать дальше. И погиб бы, не реши один замученный совестью чудак заявиться в гости. Щенок был крупный, месяца четыре, может, пять, и довольно нескладный: худой, с большой головой, длинными лапами, и тонким «крысиным» хвостом. Кавказец, но нечистокровный: по крайней мере, его мама на кавказскую овчарку была не очень похожа, скорее уж алабай. Подбежав ко мне, щен залился злобным тявканьем словно знал, кто виноват во всех его бедах. Я присел на корточки, протянул руку, чтобы погладить, а маленький стервец тут же попытался цапнуть меня за палец! Чему его учили эти люди, если он в столь юном возрасте уже пытается выказывать агрессию? И кто вообще его хозяева?