Сергей Шапурко - Два миллиона (сборник) Страница 42

Врачи клиники для душевнобольных, не растерявшие еще базы, приобретенной в социалистические времена, после полугодичного лечения вернули обществу Махновского.

Второй прорыв фронта психического здоровья Бориса Леонидовича произошел во время дефолта в 1998 году. Он заперся на чердаке пятиэтажки и через щели в крыше выкрикивал обидные для проходивших граждан слова. Ему тогда казалось, что все до единого жители Земли объединились против него в коварном и жестоком заговоре. На этот раз милиции было не до него, и она не штурмовала цитадель Махновского. И устав спать на гравии и питаться голубями, он через три дня покинул свою крепость и вернулся к нормальной жизни. Помощь медиков на этот раз не понадобилась.

Подобные выходки, обусловленные неадекватным восприятием действительности, случались у него часто, и поэтому в районном КПЗ он был желанный гость.

Когда Ивана завели в камеру, Махновский был уже там.

– Коммунист? – зло спросил борец за идеалы и вынул из кармана небольшие песочные часы. Он случайно захватил их в санатории ВЦСПС еще в 1978 году. С тех пор он часто неожиданно их вытаскивал и, поднося часы к самому носу собеседника, загадочно прищурив глаза, говорил: «А время-то идет!» У Бориса Леонидовича были мелкие, словно бусинки, черные глаза, острый, как скала, подбородок, мясистый нос и отвисшие, как у таксы, уши.

– Коммунист?! – грозно повторил он свой вопрос.

– Сочувствующий, – тихо ответил уже успокоившийся Иван.

– Чего им сочувствовать этим кровопийцам?! – взревел Махновский, который уже две недели как поменял на 180 градусов свое мировоззрение.

– Не знаю, – осторожно ответил слесарь, – но раньше, при коммунистах лучше было.

– И чем же? – ехидно спросил Борис Леонидович.

– Человека не за деньги ценили.

– А за что?

– Ну…ну, за работу.

– Много тебя наценили? – иронично спросил борец за идеалы. – Только какая-нибудь «Хрущоба» небось и есть. Ни дачи, ни машины, ни одежды приличной. Ах, да! Грамот еще, наверное, полный шкаф.

– А сейчас что, лучше разве? – опрыснул духами современного момента разговор Иван. – Наш директор Магарычан на «Мерседесе» ездит, начальник цеха Кувалдин – на «Волге», а я и все рабочие – на троллейбусе! И чем же сейчас лучше?

– А тем, что ты можешь об этом хотя бы говорить! – зло прокричал Махновский.

– Велика радость! – криво усмехнулся слесарь. – По-твоему, при любом строе простому народу плохо должно быть. Но при социализме меня хотя бы в президиум на собраниях садили. А сейчас? А сейчас и собраний-то нету.

Неожиданно Махновский подскочил к Ивану и вдавил песочные часы в нос слесаря.

– А время-то идет! – крикнул борец за идею.

Гайкин, не ожидавший подобного поворота, отшатнулся назад.

– Ты чего?!

– Семьдесят лет верили в Карла Маркса и что? Где сейчас вся эта общность людей новой формации? Мавзолей только от социализма и остался.

– В Бога, вон, две тысячи лет верят и ничего, – ответил Иван и поправил под рубашкой крестик.

Дверь в камеру со скрипом открылась, и на пороге оказался крупный лысый человек с квадратным подбородком и немигающими глазами. На его пальцах были вытатуированные перстни, а на кистях рук слова «Маша» и «Сочи». Взгляд у вновь прибывшего был как у Ивана Грозного в момент убийства сына.

– Че кипишите, фраера? На дурняк попали или за дело? Че молчите, как вертухай на параше? Я – Леха Гвоздь, мне отвечать надо!

– Я – за депутата, – угрюмо ответил Иван.

– Замочил? – с уважением спросил зек.

– Вроде, нет. Сухой был, когда меня уводили.

– А ты, мухомор? – обратился Гвоздь к Махновскому.

– Я – по идейным убеждениям.

– Пидор, что ли?

– Сам ты!.. Вот как можно говорить о нравственной культуре народа, когда…

– Ладно, харе базарить! Слушай сюда. Если вы – не фраера позорные, а пацаны реальные, по-скорому мне курехи подгоните. Легавые дочиста обшмонали, рога бы им поотшибал!

– Я не курю. Но зажигалка есть. Вернее, была. В рюкзаке. А рюкзак милиционеры, точнее, легавые забрали, – ответил Иван.

– У тебя Мухомор?

– Не имею дурных привычек, – гордо ответил борец за идею.

– Ух, лошары! Не догоняете вы своими тупыми калганами, что куреха – это в кайф! А башли есть?

– Что, простите? – переспросил Махновский.

– Башли. Тугрики. Бабло, короче.

– Деньги, что ли? Нет, денег нет. Было двести рублей, но мили…легавые забрали.

– И у меня забрали, – подхватил Иван.

– Не, ну я не понял?! У вас че ни хрена нету? Если че ныкаете, я на раз выкуплю. Схавали?

Гайкин и Махновский закивали головами.

Зек снял башмаки и прилег на нары.

– Так, теперь вот что. Ты, мухомор, стучись в «кормушку» и у вертухая курево вымучивай. Ты, мокрушник, падай сюда и что-нибудь интересное базарь. Заместо радио.

Иван присел на нары рядом с зеком и начал рассказывать о своих злоключениях.

– И вот бегаю теперь по Москве, по городу, и никто мне помочь не хочет, – закончил повествование Гайкин.

– Жалостливая терка. Сути вопроса я не понял, но помочь тебе сможет только братва, поскольку братва – это сила! Ты хлебалом не щелкай, как только с кичи свалишь, иди к Вове-Пеликану. Он – в законе. Я тебе маляву для него нацарапаю. Он все взвесит. Если правда твоя, умоются те козлы, что тебя мучили, юшкой кровавой. Не жухай, мокрушник! Все путем будет! Эй, мухомор, ну что, курехи вымутил?

– Вот только две сигареты дали.

– Ничтяк! Перекинь-ка сюда их.

Леха-Гвоздь затянулся, и блаженство разлилось по его грозному лицу.

– В кайф! Так, мокрушник в шарочку почирикал, теперь, мухомор, твоя очередь.

– А что я? Мне рассказывать нечего.

– Я, реально, не прокурор, так что ты тут кипиш не подымай и фуфло не гони. Канай сюда! Вот так. Падай на шконку. Давай, облегчай душу.

– Ну, не знаю, что и рассказать…

– На воле по какой масти живешь?

– Я – председатель общества «Гаити».

– Че за ботва?

– Мы боремся с произволом ГАИ.

– Опаньки! По приколу! И как их парафините?

– В нашем обществе триста членов. У нас у всех есть автомобили, но мы держим их в гаражах. Мы вешаем увеличенные фотографии наших машин себе на грудь и ходим возле постов ГАИ.

– И в чем прикол?

– Как «в чем»? Они же видят, что у нас есть машины, но мы на них не ездим. А если не ездим, значит, они нас не остановят и не возьмут свою мзду.

– А, догнал! Ха, лихо вы на мусоров наехали! Если так дальше покатит, будут своими палками полосатыми собак гонять, волки позорные! Ха-ха-ха! Лихой ты жиган, мухомор! А так сразу и не вкатишь. Ладно, ничтяк потерли, пора и бока помять. Пока мусора не дергают, пару часов кимарнем.

Арестованные растянулись на нарах. Через несколько минут Леха-Гвоздь начал замечательно храпеть, изредка выкрикивая во сне: «Гнида!» или «Не канает!»

Ивану не спалось. Он нащупал под рубашкой деревянный крестик и, поскольку молитв не знал, по-простецки обратился к Господу: «На волю бы!»

С детских лет на груди у Вани висел небольшой деревянный крестик. Как-то он с пацанами ради интереса попал в церковь. Веселой ватагой они ворвались вовнутрь, но там тут же умолкли. Батюшка, похожий на их учителя математики, строго на них посмотрел, но из Божьего храма не выгнал. Маленький Ваня, как завороженный, рассматривал иконы. Но особенно его поразило распятье. Позже он из щепки сделал себе крестик, покрыл его лаком, повесил на крепкую бечевку и стал его носить. О вере, в данном случае, речь не шла. Он, скорее, проникся глубоким уважением к Христу, безвинно пострадавшему и вынесшему все муки. Потом его часто ругали за крест, заставляли его снимать, даже в пионеры не хотели принимать из-за этого. Но он, обычно вполне покладистый, тут проявлял упорство и вновь надевал свой крест. В зрелом возрасте, слегка разуверившись во всеобщей любви и братстве, он продолжал носить крест, скорее, по привычке.

На следующее утро пути задержанных разошлись. Леху – Гвоздя повезли в следственный изолятор, Махновскому дали метлу, и он начал отрабатывать выданные ему пятнадцать суток. Обезглавленное общество «Гаити» подрастерялось и на время прекратило свои акции. Найдя своего вождя через трое суток, они, как малые дети, облепили его и ждали распоряжения. Борис Леонидович, любивший эффектные трюки и бывший весьма изобретательным, и тут не подкачал.

На следующее день мести дорожки в парке ему помогали все триста членов его добровольного общества. Выглядело это весьма мощно, ведь «гаитян» с метлами было в десять раз больше, чем посетителей небольшого парка. Вездесущие журналисты немедленно примчались на место событий с камерами и микрофонами. Махновский заявил, что общество «Гаити» в данный момент приостановило свою борьбу с ГАИ и переключилось на искоренение такого унижающего человека и гражданина наказания, как пятнадцатисуточный арест с принудительными работами.