Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим Страница 35

Вернулась Лида, скользнула к Матвею, что-то пошептала и щепотью оттянула на груди блузку, будто охлаждая грудь.

— Что-то происходит, — сказал Весник, — что-то они мечутся!

Он ничего не знал про нож, про странные разговоры в кустах, про скандалы и кошмар на улице Вязов!

— Интересно, — продолжал Весник, показав глазами на Матвея с Лидой, — у них роман?

— Не похоже, — подал голос Веселовский. — Он просто большой человек в кинобизнесе. Он Поклонному работу дает!

— А у Поклонного нет работы?!

Андрей Поклонный был знаменит еще даже немножко больше, чем участники проекта «Звездный путь», которых «чуть не порвали» на Воробьевых горах одноклассники Сильвестра Иевлева и прочие праздношатающиеся. Он был талантлив и прекрасен, как бог Аполлон. Тот самый, что на Большом театре и в лавровом венце.

Нет, нет, он был талантлив и прекрасен, как Леонардо ди Каприо в кинофильме «Титаник», то есть значительно больше, чем бог Аполлон. Несмотря на «зрелые лета», он казался очень молодым и даже каким-то розоватым от молодости. Как и этот самый ди Каприо, Поклонный все играл таких романтических героев, что романтичней уж некуда, а метил почему-то в демоны. Хотелось ему быть похожим на Олега Меньшикова, он и одевался так же, и пиджак за плечо забрасывал шикарно, а все не выходило из него звезды мирового масштаба, а продолжался один только русский «Звездный путь»! Поклонницы визжат, автографы рвут из рук, на улице оборачиваются, в ресторан чуть не на руках вносят! И повторяют, повторяют, как он прекрасен, как гениален, как велик, и телефон разрывается от звона, все предлагают и предлагают роли, а он в интервью уже пару раз обмолвился, что хотел бы сыграть… нет, не Гамлета, это как-то старо, а вот князя Мышкина или отца Сергия хорошо бы!…

Маша Вепренцева актера Поклонного не очень любила. Был он, безусловно, мил, нежен, умел изобразить вальяжность, грусть, слезы страдания и страсти тоже ему удавались. Но почему-то везде он был до странности одинаков, настолько, что трудно было отличить одну роль от другой. Только по костюмам и удавалось. Если Андрей в шлафроке и панталонах, значит, исторические кино, а если в джинсах и футболке, значит, из современной жизни.

Но красив, красив, конечно! Тут уж ничего не попишешь!…

В зале произошло какое-то движение, и Мирослава пригласила всех ужинать. Пригласила крайне неуверенно, как будто сомневалась, стоит ли их всех кормить.

— Позвольте, а где же первые лица? — под нос себе вопросил Весник. — Какого рожна мы тут толкались полдня, если нас с ними даже не познакомят!

— Сдались они тебе, — пробормотал Веселовский, — от знакомств такого уровня никакого толка не будет. Это все равно что с президентом знакомиться.

— А мне нравится, — сказал Весник и захохотал, — с президентом я бы не прочь познакомиться!

— Вот если бы ты с ним в одном полку служил или по даче соседствовал, тогда да! А так…

— Тиш-ше! — прошипел Родионов, которого раздражал телевизионный ведущий. — Хозяйка речь будет говорить.

Стол был накрыт по всем правилам, и фарфор был что надо — может, взаймы попросили в каком-нибудь из екатерининских дворцов? Или потемкинских на худой конец? И гости были рассажены по ранжиру, так что Маша Вепренцева оказалась в некотором отдалении от всех и немного за колонной, зато ее сын получил место рядом с Мишей Кольцовым, очевидно, в ознаменование того, что хозяева вполне готовы предоставить олигархову сыну посильное развлечение.

Зато Лиду Поклонную посадили между Весником и Родионовым, и пиар-директор немедленно принялся комически за ней ухаживать, а она, бедная, все принимала за чистую монету и кокетничала напропалую.

Тут— то и выяснилось, что ни Тимофея Ильича, ни Бориса Дмитриевича за столом нет и, по всей видимости, не будет. Катерина Кольцова казалась безмятежной, как майский полдень, слушала, что говорит ей Стас Головко, кивала и посмеивалась, и, похоже, отсутствием супруга нисколько не тяготилась.

Сильвестр и Миша Кольцов усердно ели и наперегонки пили газированную воду, которая в обычной жизни Сильвестру редко перепадала. Маша считала ее крайне вредной и почти никогда не покупала.

Дама с косой вокруг головы по имени Надежда, по слухам, жена будущего президента, тоже была абсолютно спокойна и с аппетитом поедала утиную ножку. Зато Олеся ничего не ела, раскапывала вилкой блюда, которые подносил незаметный и деятельный официант, и в рот ничего не брала.

Дмитрий Родионов пребывал в крайнем раздражении. Даже издалека Маша чувствовала это раздражение, как будто от Родионова искрило во все стороны. У Весника было обиженное лицо, как у мальчика, которому весь день обещали новый грузовик или конструктор, да так и не дали, а Веселовский, казалось, надо всеми смеется.

Ужин был роскошный, и Маша незаметно для себя так наелась, что ее немедленно потянуло в сон, и приходилось делать над собой усилия, чтобы не начать клевать носом. С ней никто не разговаривал, и не на что было отвлечься, и как только стало прилично, она выбралась из-за стола — официант молниеносным и неслышным движением отодвинул стул, — чтобы посетить дамскую комнату.

Хоть бы умыться, может, полегчает?

Вчера она встала в полшестого, чтобы к началу седьмого быть готовой к работе и по телефону проконтролировать «вставание» Родионова, который просыпался очень тяжело, капризничал, засыпал снова и в результате всегда опаздывал. Сильвестра тоже надо было поднимать, чесать ему спинку, щекотать, дуть в ушко, потому что он всегда спал так крепко и растолкать его было еще сложнее, чем Родионова.

Маша щекотала, чесала, подпихивала, целовала заспанную розовую щеку, от которой все еще пахло ребенком, делала массаж, а сын только на мгновение открывал бессмысленные шоколадные глаза, таращил их и говорил: «Мам, я уже встаю, встаю, мам!» — и засыпал опять.

Под конец процедуры утренней побудки они почти поссорились — так он ее задерживал. Но все равно Родионов опоздал еще больше. Маша с Сильвестром вышли к ожидавшей их машине минут на двадцать раньше его. Она нервничала, потому что с утра был запланирован прямой эфир и опаздывать было никак нельзя, звонила ему и в номер, и на мобильный, он злился, и утро вышло ужасным.

Сегодняшнее утро тоже было не подарок, и теперь она хотела спать так, что боялась, что на самом деле заснет лицом в салате.

Мирослава Цуганг-Степченко, поэтесса, будет счастлива.

За спинами официантов Маша Вепренцева пробралась в коридор и некоторое время постояла в затруднении, раздумывая, какую именно дверь открыть.

Беда с этими дверьми. Хочешь попасть в одно место, а попадаешь почему-то в другое.

Заветная дверь нашлась в конце коридора. Маша зыркнула по сторонам, распахнула ее и поняла, что помещение занято.

Жена будущего президента оглянулась и посторонилась. Маша постояла на пороге. Она ужасно стеснялась, когда приходилось… делить с кем-то дамскую комнату. Ну, вот такая она застенчивая уродилась. Хуже не было момента, чем во время или после ужина отправляться «попудрить носик».

Кто его придумал, этот носик, будь он неладен.

Иногда она выжидала, делая вид, что рассматривает обои или предметы ресторанного антуража, если дело происходило в ресторане, как правило, в изобилии понатыканные неподалеку от дамской комнаты. Иногда делала вид, что ей нужно позвонить, и звонила, одновременно пристально наблюдая за вожделенной дверью, не покажется ли из нее кто.

Если показывался, Маша моментально влетала внутрь, проскакивала в кабинку и запиралась на засов. Только бы никто ее не видел.

Проскочить не удалось.

Надежда выходить и не думала — поправляла перед зеркалом прическу. Коса была хороша. Надежда тоже.

Покорившись судьбе, Маша вошла и уставилась на себя в зеркало. А ну как и впрямь попудрить носик? И она тоскливо оглянулась по сторонам в поисках пудреницы. Сумочки у нее, разумеется, с собой не было.

— Если вам что-нибудь нужно, — прощебетала красавица, — то вон там в шкафчике, за пуфиком, все есть. Мирослава Макаровна позаботилась.

Маша согласно помычала. Очень хорошо, что Мирослава Макаровна позаботилась.

Надежда в последний раз осмотрела свою прическу и принялась изучать губы.

Маша на всякий случай изучила свои, а потом мраморную столешницу.

Каррарский мрамор всегда наводил ее на мысль об анатомическом театре, даже такой роскошный, как этот.

— У них такой сказочный стол, — поделилась с ней Надежда, поджала губы и покатала их одну об другую — растерла помаду. Что-то показалось ей лишним, и она стала осторожно снимать перламутровую розовость ватной палочкой, вытянутой из серебряного стаканчика, очевидно, специально предназначенного для палочек. — Я всегда раньше объедалась!

— Вы?! — не поверила истомившаяся ожиданием Маша. — Вы так хорошо выглядите.

Это была истинная правда, а не просто профессиональная вежливость, продиктованная ее положением. Маша Вепренцева всегда была безукоризненно вежлива.