Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман Страница 5

***

Нетрудно догадаться, как я поступила (как позже выяснилось – не я одна) после этих слов АМ. Конечно же, вернувшись домой после факультатива, первым делом бросилась к книжному шкафу, где стоял Набоков, отыскала «Лолиту» и, даже не перекусив, стала с жадностью ее читать.

Я читала, не отрываясь, несколько часов. К счастью, родителей дома не было. Уже совсем стемнело, когда позвонила мама и сказала, что они вернутся из гостей через полчаса. Тогда я аккуратно поставила книжку на место, а про себя решила, что лучше найду ее потом в интернете, а из шкафа доставать не буду, подальше от греха. Потому что не могли же родители увидеть, что читает их дочь? Я бы, наверное, умерла со стыда.

Кстати, чем дольше я читала, тем больше внутренне соглашалась вовсе не с АМ, а с его оппонентами. Конечно же, это была порнуха. Да к тому же педофильская. И хотя она была волшебно написана, но от этого становилась как бы еще порнографичнее.

Впрочем, это никак не отвратило меня от дальнейшего чтения «Лолиты». В воскресенье родители снова куда-то ускакали, а я едва дождалась их ухода и прилипла к компьютеру, стараясь прочесть побольше за те несколько часов, пока они не вернутся домой. Я глотала за страницей страницу. Разумеется, я идентифицировала себя с Лолитой. Хотя она по книжке была на три года меня моложе, но зато несравнимо развитее в сексуальной сфере. Я, конечно, кое-что «про это» уже читала. Не без любопытства, но и не без отвращения… Помню, что довольно сильное впечатление на меня произвели «Опасные связи» Шадерло де Лакло. И некоторые страницы в «Отце Сергии».

Да, еще буквально за несколько месяцев до этого одна из одноклассниц показывала девчонкам грязный рассказ про баню, чьим автором якобы был Алексей Толстой. И зачитывала его вслух в свободном от занятий классе, подперев дверь шваброй, чтобы мальчишки ненароком не вошли и не увидели, чем мы там занимаемся. Девчонки, слушая чтицу, нервно хихикали и потели. И их лица при этом пылали. Я же через пару страниц демонстративно ушла, презрительно фыркнув, настолько мне претила эта порнография. И точно так же я отказывалась смотреть на фотографии, которые порой приносили мальчишки и показывали их краснеющим и прыскающим девчонкам из-под полы. Кстати, и в интернете я никогда до той поры не искала «специальных» сайтов. Хотите верьте – хотите нет!

***

Но и сейчас, спустя 11 лет, когда мой «культурный багаж» весьма расширился, благодаря куда более откровенным книжкам и фильмам, могу смело сказать, что ни один текст и ни один, так сказать, видеоряд «про это» не заводили меня так сильно, как «Лолита». Дочитала я ее в три приема. В тот день тоже пришлось спешно закрыть компьютер из-за появления родителей. Но я так была возбуждена, что долго не могла заснуть и все представляла себе первую ночь Гумберта Гумберта и Лолиты в гостиничном номере. И даже стала трогать себя в тех местах, где у нормальных женщин, говорят, расположены самые чувствительные точки. При этом воображала, что это не я себя трогаю, а, стыдно сказать, ни кто иной, как АМ. Да, я испытывала приятные ощущения – что-то вроде истомы, и одновременно презирала себя за свою неспособность совладать с «животными инстинктами». Разумеется, это не привело ни к чему, да я и не знала, каким это что-то должно быть.

Но в ту же ночь мне приснился первый в моей жизни эротический сон. И в этом сне было всё, включая до этого ни разу не испытанный мною оргазм. Я, понятно, проснулась потрясенная и еще с четверть часа не могла понять – было ли то во сне или наяву. Но самым большим потрясением оказались вовсе не испытанные мною и ранее неведомые ощущения, а тот, кто столь сокрушительно (и упоительно, чего уж там) овладел мною в этом сне. И, как ни странно, это был вовсе не АМ, как можно было бы ожидать. Нет, еще страшнее и желаннее. Это был мой отец, мой дорогой папа, которого во сне я вожделела, как женщина. Ну, не ужас ли?

***

После прочтения набоковской книги я непрестанно задавала себе вопрос: «Нимфетка ли я?» Честно говоря, мне очень хотелось ею быть. Но так ли это? У моих родителей в спальне в рамочке висел фотопортрет любимой дочери в полный рост, запечатленной, когда мне было чуть больше одиннадцати лет. Я долго и придирчиво всматривалась в него, надеясь обнаружить сходство с нимфетками, которых так проникновенно воспевал этот педофил Набоков. Да, ладненькая, довольно длинненькая и по-мальчишески еще угловатая фигурка. Узкие бедра тесно обтянуты закатанными до колен и потрепанными джинсами. Под просторной клетчатой рубашкой никаких вздутий в области груди еще не просматривалось (хотя они уже были, и я помню, как стеснялась того, что папа их увидит). Из-под тоже закатанных выше локтей рукавов торчали загорелые (мы как раз тогда отдыхали в Коктебеле) и тонкие руки («изящной лепки», как выражались в старомодных романах), нежно прижимающие к животу моего любимого мишку. Он тоже будто позировал, вглядываясь своими черными бусинками в объектив.

Сходство с мальчишкой еще более подчеркивалось короткой стрижкой. Шея (предмет моей особой гордости) тонкая и тоже длинная: «Смотри, мама, какая у меня лебединая шея!». На лице выражение наивно-восторженного любопытства, мол, что там будет дальше, через несколько лет? Какое невероятное счастье меня поджидает? Ничего, кроме пока еще туманного, но совершенно полного счастья я себе и не мыслила. Вот это предчувствие и озаряло мое тогдашнее лицо. И, конечно же, внимание на фото сразу притягивали глаза. Их уголки были чуть приподняты, что создавало впечатление едва уловимой раскосости, как у японок, но сами глаза, опушенные густыми и нарядными ресницами, были большими и широко распахнутыми. В точности, как у мамы. С той же как бы раскосинкой. Только у меня они были карего цвета. А у нее – ярко-зеленые, что всегда в детстве служило поводом для моей зависти. Волосы на фото выглядели темными, но на самом деле они чуть отливали в медь.

Родители очень любили эту фотографию, не случайно именно она была помещена в рамочку. «Смотри, отец, какая девка у нас растет! – говорила мама, когда думала, что я ее не слышу. – Красавица-а!». – «Да уж, – как бы ворчливо, но с явной гордостью в голосе, отвечал папа. И добавлял: – Просто вылитая ты! Но, тем более, за ней нужен глаз да глаз, хм-м…»

Словом, если верить Набокову, то на фото я выглядела, как мечта педофила. Что ж, очень даже похоже, что была, а, может быть, и остаюсь нимфеткой. Хотя, конечно, 16 годков – это для нимфетки уже преклонный возраст.

***

Я и вправду была очень похожа на мать – те же тонкие черты лица, те же темные изогнутые брови, тот же небольшой и слегка вздернутый носик, который придавал лицу впечатление какой-то веселой задорности. Только мне казалось, что я ей по всем параметрам уступаю. Да, все похоже, но все ж таки чуть поплоше. Чуть меньше изящества, грации, да и аристократизма тоже. Не говоря уж о цвете глаз – «любовь моя, цвет зеленый!». Когда я впервые прочла это волшебное стихотворение, то была уверена, что оно – о глазах моей мамы. Своими сомнениями и опасениями по поводу моей заурядной внешности я делилась с ней. Она нежно обнимала меня и говорила: «Ну что за глупышка! Ты уже сейчас в сто раз лучше и красивее меня. А когда подрастешь – будешь в тысячу раз лучше!» Но я ей не очень-то верила, хотя и страшно хотела. Потому что, честно сказать, я в жизни не встречала более красивой, правильнее сказать, прекрасной женщины, чем моя мама.

Даже сейчас, когда она уже казалась мне почти старухой (как-никак, когда я пошла в 10 класс ей было аж 38 лет) разве что «со следами былой красоты», как пишут в тех же вековой давности романах. Но теперь-то, в свои нынешние 27, я понимаю, что и в том возрасте она была ослепительна. И ни один мужчина, полагаю, пройти мимо нее равнодушно не мог. А уж о том, какой она была до моего рождения, – и говорить нечего.

Моя мама была наполовину армянкой, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали мою маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясали скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец, ярый последователь Домостроя. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата, жившего в Москве, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее беспокоишься».

Но «Жанночка» поступила. И произвела своим появлением среди мужской части населения факультета форменный фурор. За ней увивались (как со смехом рассказывал папа) чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. И даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каком подобии романов и речи быть не могло.