Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман Страница 6

Моя мама была наполовину армянкой, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали мою маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясали скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец, ярый последователь Домостроя. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата, жившего в Москве, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее беспокоишься».

Но «Жанночка» поступила. И произвела своим появлением среди мужской части населения факультета форменный фурор. За ней увивались (как со смехом рассказывал папа) чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. И даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каком подобии романов и речи быть не могло.

***

Так продолжалось до 3-го курса, когда ей каким-то чудом сумел вскружить голову подающий надежды молодой аспирант Александр Семенович, мой будущий отец. Но и тогда они чуть ли не целый год ходили исключительно «за ручку». И только потом, после очередных страшных скандалов, устроенных ее папой и моим дедом, который приезжал в Москву, чтобы «убить этого мерзавца», он все-таки вновь вынужден был смириться и разрешить, а заодно и устроить, свадьбу, на которую пригласил пол-Еревана.

Я безумно любила, когда мама рассказывала мне о своем ереванском детстве. О подругах, с которыми продолжала изредка видеться до сих пор или, что бывало чаще, – вела с ними долгие телефонные разговоры по-армянски. О бесчисленной родне со стороны ее матери. Но больше всего я любила, когда она на ночь пела мне тягучие и печальные армянские песни, мелодии которых я помню до сих пор. Однажды, когда я в очередной раз пристала к маме, требуя новой порции историй из сказочной армянской жизни, она предложила мне посмотреть кино о том, «как на самом-то деле мы тогда жили». Мне было лет 7 или 8, и кино показалось мне необыкновенно скучным. Потом-то я смотрела его, наверное, десятки раз, и оно вошло в коллекцию моих самых любимых кинолент.

Назывался фильм «Здравствуй, это я». Играли в нем молодые тогда Армен Джигарханян и Ролан Быков, изображавшие физиков, и совсем юная и дивная Маргарита Терехова (это была чуть ли не первая ее роль). Мой дед тоже был физиком, и я была уверена, что это кино – про него и его любовь. Тем более, что дедушка немного был похож на Джигарханяна в фильме. Самую малость, как я теперь понимаю. Мама тоже смотрела этот фильм бессчетное число раз. И каждый раз почему-то плакала. И была влюблена во всех главных актеров. Кстати, я не исключаю, что была названа Маргаритой в честь Тереховой. Хотя мама всегда это отрицала.

Мой папа был ее первым и, думаю, единственным мужчиной. По нынешним разнузданным временам это кажется совершенно невозможным и даже диким. Мне ее сексуальная жизнь всегда казалась тускловатой и пресной. Ну как это возможно – всю жизнь только с одним мужчиной? Да еще при таких внешних данных. Бедная моя мамочка! Но мама, похоже, никогда не страдала от ограниченности своего любовного опыта. И сегодня, когда я повзрослела и прошла через многое, как бы я хотела в этом быть похожей на нее тогда…

***

Принято считать, что девицы в возрасте 15—16 лет представляют собой одну сплошную эрогенную зону. Не знаю, может это и так, но мы с Элькой были в этом смысле какие-то замороженные. И, как я уже говорила, это вызывало в нас тревожные сомнения в нашей женской полноценности. Конечно, вопросы взаимоотношения полов меня интересовали, но как-то совсем платонически.

Откуда берутся дети? Над ответом на этот жгучий вопрос долго бился мой пытливый детский ум, пока передо мной не открылась, а, точнее, – не разверзлась, страшная и «неприличная» правда.

Будучи умным не по летам ребенком (так, во всяком случае, утверждает моя мама), я быстро отвергла, как маловероятные, версии о нахождении детей в капусте или об их покупке в специальном магазине. Зато я разработала собственную стройную теорию, которой придерживалась до середины второго класса. Она заключалась в том, что, вступив в законный брак (только так!), женщина начинает усиленно пить молоко. Результатом этого является раздувание ее живота, откуда впоследствии и появляется ребенок. Технические детали его появления на свет меня не интересовали.

При этом я уже знала, что существуют женщины, которые делают это, и называются они «проститутками». Эту страшную тайну мне открыл второгодник Булатов, описавший весь процесс, большинству читателей хорошо известный. Под тяжестью неопровержимых доказательств я вынуждена была признать, что в некоторых и даже, возможно, в большинстве случаев это так и происходит. Но далеко не всегда. Вот моя мама на это бы ни за что не пошла.

Разумеется, саму маму я спросить об этом не решилась. Зато задала этот вопрос своей бабушке по отцовской линии, которая тогда была еще жива. Объятая ужасом и отвращением, я кинулась к ней за объяснениями. Вернее, за немедленным и однозначным опровержением этой гнусной теории. Застигнутая врасплох, она смутилась, покраснела и не нашла ничего лучше, чем сказать, что, мол, ВСЕ так делают. И ТЫ тоже будешь, когда станешь взрослой.

«Неправда! Я – нет! Никогда!» – вскричала я и выбежала из комнаты вся в слезах. Светлый и гармоничный мир, окружавший меня в те блаженные годы, если и не рухнул навеки, то по нему прошла глубокая и уродливая трещина.

И только спустя много времени, после жарких споров с подружками, все, как одна утверждавшими то же, что и Булатов, пришлось смириться и как-то жить с этой открывшейся мне горькой правдой. Но еще в шестом классе (вот она – задержка в развитии!), когда у меня началось то, что в Библии называлось «обыкновенное женское», я так до конца и не могла в это поверить. А сам процесс соития казался мне глубоко отвратительным. И даже оскорбительным для девушки. Ведь как это можно представить, чтобы абсолютно чужой человек залезал на тебя??? И того хуже, грязнее, стократ ужаснее – ВЛЕЗАЛ в тебя!!!! Бр-р-р, какой кошмар! Я твердо была в этом уверена. Тем более, что нашла о ту пору авторитетнейшего единомышленника – самого графа Льва Николаевича Толстого. Я как раз незадолго до описываемых событий прочла его «Крейцерову сонату».

***

Но при этом мы с Элькой испытывали что-то похожее на зависть, наблюдая за своими более продвинутыми однокашницами, а, главное, слушая их рассказы о «курортных романах». У них было принято после летних каникул живописать свои приключения и обмениваться впечатлениями. И год от года эти любовные похождения в их пересказе выглядели все забористее. Выяснилось, что почти каждая этим летом «крутила роман» с мальчиком из семьи соседских отдыхающих. А иногда и вовсе не с мальчиком… В качестве доказательства истинности своих слов все предъявляли фотографию ухажера на фоне синего-синего моря.

Конечно, своей любовной историей более всего впечатлила Анька Дронова. Мы, впрочем, и не сомневались. Она все лето жила на даче в Калужской области, а по соседству, понимаете ли, жил студент. Вот он-то и стал с первого дня ее охмурять. И уже через неделю они вовсю целовались. «Взрослыми поцелуями», – уточнила Анька. «А потом? Что потом было?» – «Да все было» – снисходительно усмехнувшись, ответила Анька. – «Все-все?!!! Врешь!» – ахнули девчонки. – «Ну вот еще, стану я врать!..». Возникла пауза. Наконец, одна из девчонок, понимая, что «после такого» любая история безнадежно меркнет, все же начала: «А вот у меня тоже было… Конечно, до этого не дошло, но все-таки…». Постепенно все снова воодушевились и стали рассказывать о своих мнимых (или реальных?) победах.

Разумеется, романы были самого невиннейшего свойства и все как один завершались страстным поцелуем, запечатленным на губах рассказчиц в самый последний, по большей части, день перед отъездом восвояси. Но нам с Элькой даже и в этом смысле похвастаться было решительно нечем. В самом деле, не рассказывать же о красотах Крыма и Анталии или восторгаться архитектурными достоинствами миланского собора (Элька прошлым летом ездила с отцом в Италию)? Приходилось отмалчиваться, а на прямо поставленный вопрос: «А у тебя, Марго, что-нибудь было?», отвечать, мол, конечно, было. «Так давай, рассказывай!» – «Ну, знаешь, мне не хотелось бы сейчас об этом говорить…» И удаляться с загадочной улыбкой на устах.