Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном Страница 45

Речники не избалованы театрами. Летом — в плавании, зимой — в отдаленных затонах. Телевидения тогда не было, затонские кинопередвижки прокручивали большей частью старые картины. И вот живые сцены народной жизни в исполнении лучших актеров страны. Вера Николаевна играла Евгению, хозяйку постоялого двора.

— Вот змея! Ну змея! — крикнул вдруг во время действия кто-то из зрителей. Крикнул от всего сердца.

«Мы из Игарки»

Малый театр предполагал дать несколько спектаклей в Игарке.

Слава Игарки уже гремела по белу свету. Ей исполнилось тогда всего семь лет от роду. Это был самый северный город на азиатском материке. Мир увидел, что большевики серьезно и по-деловому взялись осваивать далекие окраины Сибири.

В 1929 году пароход «Полярный» привез на берег до той поры никому не известной протоки первых строителей. Их было двести пятьдесят человек. Они высадились прямо в тундре, поросшей мелким леском.

Зимой в пургу, в морозы пустили лесопильный завод. Новый город дал сибирскому лесу выход через Северный морской путь во все порты мира. Лоцманы проводили сюда от устья Енисея большие морские корабли.

Перед Игаркой я не прилег ни на час, боясь, что не увижу, как выглядит город издалека.

Мы вошли в протоку, защищенную от ветров всех румбов высоким берегом. На берегу поднималась деревянная башня, похожая на каланчу. От земли до крыши во все ее четыре этажа была нарисована карта низовьев Енисея. Под крышей голубело Карское море. Вывеска на русском и английском языках как бы предупреждала нас, речников, что мы тут сбоку припека. На вывеске было написано: «Администрация морского порта Игарка». Морского, хоть он и на реке!

Наш приход остался бы незамеченным, если бы не Малый театр. Артистов встречали торжественно, с оркестром.

В Игарке мы должны были принять дополнительные грузы, привезенные на морских кораблях. Кораблей было еще немного, обычно они приходят за лесом позднее, под осень, когда окончательно освобождается от льдов Карское море.

Возле причалов начиналась лесная биржа. Высокие штабеля желтоватых досок, балок, брусков образовывали правильные квадраты вдоль проездов. На перекрестках девушки с флажками регулировали движение лесовозов. Высокие машины подцепляли доски снизу, приподнимали их металлическими захватами и так, с грузом, прижатым к брюху, уносились к кораблям. Деревянная мостовая, укатанная резиновыми шинами лесовозов, блестела на солнце, как полированная.

В Игарке не было ни одного каменного дома. Самый деревянный город в стране: деревянные дома, деревянные мостовые, деревянные тротуары. Ветер нес не пыль, а опилки. Надписи на русском и английском языках предупреждали: «На мостовой курить воспрещается». Чиркнуть спичкой разрешалось только возле ящиков с песком, поставленных на перекрестках.

Но вон же человек идет навстречу, спокойно попыхивая трубкой! В руке у него зажат огурец, через плечо — фотоаппарат, на ногах — клетчатые чулки и широкие, надувающиеся, как баллоны, брюки гольф чуть ниже колен. Явно иностранец. И с ним девушка. Переводчица?

— Извините, пожалуйста, я журналист, и мне хотелось бы знать… Я хотел бы взять интервью у этого господина, что он думает об Игарке?

— Джэналист? — переспросил иностранец.

— Это господин Гендерсон, сотрудник американского посольства в Москве, — пояснила переводчица. — Перед отъездом на родину захотел побывать в Игарке. Господин Гендерсон спрашивает, почему вы носите морскую форму, если вы журналист.

Я ответил. Американца удивило, что для речников издается печатная газета. Такие газеты, добавил он, выходят на морских лайнерах, совершающих рейсы между Америкой и Европой. Но там — другое дело, там бывает много пассажиров, и их надо развлекать. Кстати, сколько стоит помер вашей газеты?

Услышав, что мы раздаем свою газету бесплатно, американец покачал головой. Я не понял, осуждает он или удивляется.

— Спросите, пожалуйста, господина Гендерсона, что ему понравилось в Игарке?

— Это! — Американец протянул мне огурец.

Переводчица пояснила, что господин Гендерсон получил огурец в совхозе «Полярный». Американец намерен привезти его в Москву, показать в посольстве. Выращивать огурцы за Полярным кругом — это замечательно.

И еще господин Гендерсон говорит: ему понравилось то, что дети Игарки пишут книгу о своем городе. Господин Гендерсон был рад встретиться с советским морским журналистом и пользуется случаем, чтобы пожелать успеха его газете. Гуд бай!

Я пошел искать Тошу Климова. Анатолий Климов был тем человеком, который помогал игарским ребятам писать книгу. Ее план прислал в Игарку Алексей Максимович Горький, а рукопись позднее отредактировал Самуил Яковлевич Маршак. Но несправедливо, рассказывая историю этой книги, забывать о Климове.

Вот кто должен был бы заведовать отделом Севера, а не я! Но Анатолий Климов ничем не хотел заведовать и вообще не сидел на редакционном стуле больше трех дней в месяц. Он был влюблен в Арктику. Долго жил на тюменском Севере, потом появился у нас в редакции — худощавый, стройный, белокурый, в куртке из оленьего меха и расшитых бисером настоящих унтах, обуви кочевников тундры. У него была легкая, танцующая походка. Он напевал странную песенку:

В морской пучине кто слезы льет,

Тот не мужчина, а кашалот.

Тоша чем-то напоминал героев Джека Лондона. Рассказывали: однажды, заблудившись в тундре, Климов восемь дней брел в снегах, пока не вышел на стойбище ненцев. У него стоило поучиться романтическому, чистому отношению к жизни. В его очерках о следопытах Севера всегда чувствовалась глубокая вера в человека, в его силы.

История книги «Мы из Игарки» подтвердила это. Сочинять ее взялись две тысячи школьников. Кому-то надо было отобрать самое лучшее из гор исписанных листков. Кто-то должен был советовать ребятам, как написать живее, интереснее. Всем этим и занялся Анатолий Климов.

Первая же девчушка вызвалась проводить меня к его дому. Дверь в комнату была открыта. У окна стоял большой стол, у стены — деревянный топчан, прикрытый солдатским одеялом. На окне, на столе, даже на полу были сложены папки.

— Это наша книга, — показала на папки девочка.

Климова дома не было.

— Он вчера в тундру уехал, — сказала соседка.

— В тундру? Но комната ведь не закрыта. Может, уже вернулся, только вышел куда на минутку?

— Точно говорю: в тундре. А дверь у него никогда не запирается.

Книга «Мы из Игарки» вышла в 1938 году. Список авторов занял две страницы. Самым младшим было по одиннадцать лет, самым старшим — по пятнадцать. Двумя строчками был упомянут и Анатолий Климов, потративший два года на то, чтобы книга получилась хорошей, интересной, веселой…

Не так давно газета «Советская Россия» проследила судьбу некоторых авторов книги «Мы из Игарки», к чести красноярцев, переизданной местным книжным издательством. И оказалось, что ребята нашли свое место в жизни, выросли достойными людьми. Должно быть, помогла северная закалка.

Я получил письмо: на родине Климова, в уральском городе Троицке, открыта его квартира-музей. Именем нашего друга названы улица, Дом пионеров, школа, в которой он учился.

Над Игаркой как бы незримо развевался голубой вымпел Главсевморпути. Полярники — моряки, летчики, ученые, хозяйственники — задавали тон в городе. Часы в порту и некоторых учреждениях показывали не местное, а московское время.

Начальник Игарского политотдела Главсевморпути был одновременно и секретарем городского комитета партии. Впрочем, не был, а была: в 1936 году эти посты занимала Валентина Петровна Остроумова.

Я много слышал о ней еще в Красноярске. О том, что, возвращаясь «с магистрали» в Игарку, она иногда сама садится к штурвалу самолета, — правда, под наблюдением летчика. О том, что в дни лесоэкспортной навигации сутками остается на причалах, распоряжаясь погрузкой.

На теплоход она пришла внезапно, уже за полночь. Я ожидал увидеть крупную, грубоватую бабищу в капитанской фуражке. А Остроумова оказалась маленькой, хрупкой, с седеющими, стриженными «под мальчика», волосами. Кожаное пальто свисало с узких плеч. Обошла судно, спустилась к нам в типографию. Попробовала ножной привод печатной машины. Спросила Костю:

— Как работает?

— Хорошо, — ответил Костя. — Новую взяли, прямо в упаковке.

— Оставите ее на обратном пути в Игарке, — обернулась Остроумова ко мне. — Я договорюсь, увозить с Севера нужную вещь глупо.

Это звучало как приказ. Круто повернувшись, молча вышла. А ведь говорят, будто в ней и добросердечность, и душевная мягкость, и чуткость. Неужели прячет эти человеческие качества как признаки слабости руководителя?

Не знал я тогда, что маленькая женщина в партии с 1920 года, что она стенографировала речи Ленина, ездила в составе первых советских делегаций с Чичериным, Воровским, Красиным в Геную, Берлин, Лондон и буржуазная печать называла ее «исторической девушкой». Что в письмах Калинину обращалась к нему «милый Калиныч», дружила со многими зарубежными революционерами, и Эндрю Ротштейн, старейший английский коммунист, говорил, что учился у нее верности идеалам партии.