Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном Страница 46

Не знал я тогда, что маленькая женщина в партии с 1920 года, что она стенографировала речи Ленина, ездила в составе первых советских делегаций с Чичериным, Воровским, Красиным в Геную, Берлин, Лондон и буржуазная печать называла ее «исторической девушкой». Что в письмах Калинину обращалась к нему «милый Калиныч», дружила со многими зарубежными революционерами, и Эндрю Ротштейн, старейший английский коммунист, говорил, что учился у нее верности идеалам партии.

Не знал, что у Валентины Петровны тяжелая форма туберкулеза и климат Игарки губителен для нее, а она не щадила себя, спала три-четыре часа в сутки.

Недавно нашли запись в ее рабочем дневнике как раз за 1936 год. От Игарки до Хатанги, куда обычно добирались за десять, а то и двадцать суток, Остроумова домчалась за трое. «Ехала день и ночь, не отдыхая ни одного часа… Отлежала 7 суток с температурой 39. Точно выяснила: продовольствие можно было забросить морским путем».

Север был ее партийным делом. Она осталась ему верна до последних ударов сердца.

После Игарки ее северная соседка Дудинка показалась мне разросшейся грязноватой деревней. Я долго выбирал место, откуда можно было бы сделать снимок, пригодный для газеты. В объектив упрямо лезли покосившиеся хибарки. Вдоль берега собаки-бурлаки, запряженные в лямку, с холщовыми хомутиками на задней половине туловища, тянули лодку.

Я снял собачью упряжку на фоне мачты с авиационной «колбасой», определяющей направление ветра. У буйка стоял на воде гидроплан.

— Чья машина?

— Алексеева, — ответил дежурный.

Анатолия Дмитриевича Алексеева, одного из опытных и образованных полярных летчиков, я знал уже не первый год. По весне его высокая фигура появлялась на улицах Красноярска. Он улетал отсюда в Арктику.

Я несколько раз пытался расспрашивать его о прошлом, о «дороге в воздух». Но он отшучивался. У него были мягкая, чуть насмешливая улыбка и острый язык. Я не мог представить, чтобы он на кого-то закричал, грубо выругался. Но не был Анатолий Дмитриевич человеком уступчивым, снисходительным к чужой небрежности, беспринципности. Это знали все.

На этот раз я застал его в продуваемой всеми ветрами избушке, именуемой дежурной комнатой аэропорта. Он листал пособие по высшей математике. Если бы вместо учебника оказался философский трактат, то и это нисколько не удивило бы меня.

Вот, кажется, подходящий момент!

— Анатолий Дмитриевич, мы ведь уже столько знакомы, а я не знаю даже, какого вы роду-племени?

Алексеев со вздохом отложил книгу.

— И что у журналистов за пагубная страсть к заполнению опросных листов? Ладно, извольте. Родина — Подмосковье, родился в семье железнодорожника, причем заметьте, почти одновременно с двадцатым веком. Обучение начинал еще в гимназии, увлекался латынью. Об авиации не грезил. Был военным связистом. И в авиацию пошел не пилотом, а летнабом, летчиком-наблюдателем.

— С Чухновским познакомились в двадцать восьмом?

— Ну, к этому времени, мы, пожалуй, были уже друзьями. А главное — единомышленниками. Но давайте лучше о деле. Вы ведь здесь с Пясинским караваном?

Анатолий Дмитриевич только что прилетел с пристани Валек. Эта пристань на реке Норилке была как раз тем местом, куда в конце концов мы должны были доставить грузы. От нее до Норильска, готовясь к приходу нашего каравана, проложили через тундру узкоколейку. Анатолий Дмитриевич пролетел над ней.

— Зигзаг за зигзагом. Тут озеро обходит, там холм. Теперь очередь за большой дорогой, от Норильска до Дудинки. Нельзя же без конца возить грузы в обход по морю и Пясине, когда напрямик всего сто километров. Правда, сто километров тундры…

Кочевье с нганасанами

Вернувшись на теплоход, застал гостью — девушку с быстрой речью, с насмешливыми глазами за выпуклыми стеклами роговых очков.

— Амалия Хазанович. Можно просто Маля. Еду в тундру к нганасанам с красным чумом. Хочу разжиться бумагой, у вас вон ее сколько, а у меня в обрез. Агитировать не буду, заранее благодарю.

Мы с Костей жадничать не стали: бумаги у нас действительно было много. Наша гостья оказалась московской комсомолкой. Арктическое поветрие захватило и ее. Во времена Чехова мальчишки бегали в Америку, к индейцам, в тридцать шестом удирали на полярные станции.

Нет, арктического опыта у нашей гостьи никакого. Есть опыт комсомольской работы на хлебозаготовках. Есть и кое-какая квалификация: была слесарем, потом стала шлифовщицей. Работая на заводе, училась в сельскохозяйственном институте. Началась мобилизация комсомольцев в деревню, послали ее заведовать избой-читальней. После эпопеи челюскинцев потянуло в Арктику. Вот и все.

Маля крепко, по-мужски пожала руки Косте и мне. Я хотел помочь нести бумагу, но она отказалась:

— Привыкаю рассчитывать только на себя.

И ушла не оглянувшись.

Долго о ней ничего не было слышно. Позднее я узнал, что она провела на Севере два года, затем еще восемь лет. Мне удалось прочесть дневник ее первой поездки и кое-что выписать из него.

Московская комсомолка отправилась в Хатангскую тундру, за тысячу километров от Дудинки. Ее красный чум, домик, вернее, ящик на полозьях передвигался за оленьей упряжкой. Первую свою полярную зиму, первую полярную ночь в тундре она воевала с шаманом, учила ребятишек грамоте, лечила больных.

Весной следующего года красный чум оказался на становище нганасан, собиравшихся кочевать в самые глухие уголки Таймыра.

В конце мая дневник работы красного чума отмечал лютую пургу и мороз, леденящий кровь, а также чтение вслух пушкинской сказки о рыбаке и рыбке. Правда, сказку пришлось несколько «исправить». Например, вместо синего моря говорилось о большой реке, потому что морем нганасаны называют тундру. Вместо корыта, о котором кочевники понятия не имели, пошел в дело «черный котел с дырой». Владычицу морскую за трудностью понятия чтица исключила вовсе.

Женщина считалась у нганасан нечистым, низшим созданием. Шаманы говорили, что ежели «баба» что-либо советует, то слушать ее отнюдь не надо, а если услышать совет все же пришлось, то следует поступить вопреки ему.

Комсомолка из Москвы была «бабой». Чтобы побороть суеверия, ей надо было «превратиться в мужика». Она стала ходить на охоту. Самостоятельно переправляться через реки в лодочке-ветке, чего нганасанские женщины не делали никогда. Во время перекочевок не садилась на санки, а шагала рядом с мужчинами. И пришло время, когда Асянду Васептэ, признанный авторитет среди сородичей, стал говорить:

— Ну, баба, беда как хорошая! Мужик, а не баба!

Асянду Васептэ первым согласился учить азбуку и усвоил буквы, из которых складывалось его имя.

В середине лета москвичка вместе с нганасами оказалась на 74-м градусе северной широты. Здесь обычно пасутся дикие олени. Но на этот раз их не оказалось. Начался голод. Вот записи тех дней:

«От недоедания чувствую страшную слабость и усталость. Ну и места здесь! 20 июля, а озера покрыты льдом.

Дует морозный ветер, такой сильный, что мы буквально вдавливаемся в воздух, чтобы двигаться вперед. Надо пересекать речку, середина которой освободилась ото льда. Вода с ревом несется по ледяному коридору. При переправе промокли до нитки, а на месте стоянки не оказалось топлива. Дрожа от холода, ложимся спать, согреваясь собственным дыханием. Засыпая, думаю о том, как странно мы живем. Если бы изобрели маленький радиоприемник, который работал бы на карманных батарейках! А то ведь я совершенно не знаю, что происходит в мире».

Потом снова были голодные дни, и летние морозы, и августовская пурга, разогнавшая ездовых домашних оленей, без которых в тундре пропадешь, и злая простуда, и еще много всяческих других невзгод.

Когда мы встретились после возвращения Мали с Таймыра, она говорила, что в тундре так: умеешь хорошо стрелять, вынослив в ходьбе, можешь терпеть холод, мокнуть под дождем, — значит, добудешь себе мясо дикого оленя, подстрелишь утку, наловишь рыбы. Умеешь хорошо выделать шкуры, шить, когда мороз щиплет пальцы, а в горле першит от едкого дыма, — значит, обеспечишь себя и семью теплой одеждой и постелью. Умеешь, в случае нужды, когда поблизости нет факторий, обходиться без соли, муки, сахара, умеешь сушить впрок мясо, умеешь согнуться вдвое, собирая мелкий тальник, и тащить его огромной охапкой к чуму, — значит, будешь сыт, в котле будет кипеть чай и будет в твоем чуме изредка тепло. Умеешь использовать сырые и вареные объеденные кости, разбивая их обухом топора на мелкие крошки, а потом по два часа стоять над дымным костром, собирая в котле пену, — значит, будет у тебя вкусный олений жир. В общем, многое так, как было и полвека и три века назад.

…Передо мной книга «Друзья мои нганасаны». Автор — Амалия Хазанович. Книга была отмечена премией ЦК ВЛКСМ. Это дневник давнего путешествия с красным чумом по тундре Таймыра. Он дополнен впечатлениями более поздних встреч Амалии Хазанович с ее друзьями-нганасанами.