Оноэ Сайсю - Из японской поэзии

Из японской поэзии

Александр Долин. Мир в капле дождя

В первой половине прошлого столетия Япония пережила свой Серебряный век, который дал миру плеяду блестящих мастеров как старых, так и новых поэтических жанров. Их творчество, почитаемое на родине наравне с бессмертной классикой Средневековья, давно вошло в сокровищницу японской культуры, но лишь сегодня начинает приоткрываться Западу.

В основе поэтики танка и хайку лежит стремление к конденсации образного мышления. Ее символ — мир, отраженный в капле, а точнее — в мириадах похожих друг на друга капель воды. Для японского поэта, унаследовавшего классическую традицию, на передний план выступает рефлективная сторона творчества — осмысление извечных законов природы. Дзэн-буддизм, адаптировавший буддийскую метафизику к земной реальности и нуждам изящных искусств, придал окончательную форму концепции Бытия художника во Вселенной. Все предшествующие поколения художников и поэтов, причастные к той же духовной традиции, стремились к постижению единого Пути в мириадах частных проявлений. Каждое произведение искусства — стихотворение, картина или абстрактная композиция из камней в саду — является очередной попыткой постижения Пути.

Несказанное, непрорисованное содержит отсылку к несказанному, к универсальной красоте, мудрости и гармонии вселенной — ко всему тому, что индивидуальное сознание, индивидуальное художественное дарование охватить не властно. Выявление сущности мира сводится к его познанию через посредство специфического художественного кода. Чем точнее передано то или иное действие, состояние, выражение при помощи минимального количества средств, чем явственнее присутствие в данном произведении Вечности и Бесконечности, тем совершеннее образ. Так возникает поэтика суггестивности, нашедшая оптимальное выражение в танка и хайку.

Символика «зеркальности духа-разума», «духа как водной глади» присуща всем видам дзэнских искусств, и в новых танка и хайку XX века, освобожденных от бремени канонических ограничений, поэтика, тем не менее, строится по-прежнему на отражении «великого в малом». Высший смысл бытия, заключенный в обыденных предметах, универсальных чувствах и своеобразных индивидуальных эмоциональных откликах, определяет характерные особенности как обновленных танка, так и хайку. Не случайно великий реформатор традиционной лирики Масаока Сики считал танка и хайку двумя стволами поэзии, растущими из единого корня.

Существование поэтики намека и обертона было возможно только в стране, где уровень культуры позволял рассчитывать на всеобщее знание классического наследия, где коллективная «историческая память» народа подкреплялась разветвленными литературными и художественными реминисценциями из поколения в поколение. Новое в японской культурной традиции не отрицало старого, не перечеркивало его, но видоизменяло, дополняло и совершенствовало, наполняя порой иным социальным содержанием, приспосабливая к нуждам иного сословия, иной эпохи.

Реформа танка и хайку в начале XX века была насущной необходимостью, и никто из поэтов-традиционалистов Нового времени не остался в стороне от процесса преодоления классического канона. Многие пытались предложить свой канон взамен старого. Иные призывали снять все возможные ограничения, перейти с древнеклассического языка на разговорный и писать как пишется, не заглядывая в поэтики. Вместе с тем традиционные жанры не утратили своих лучших качеств, продолжая служить изощренным инструментом самопознания и постижения красоты природы.

На фоне активно развивающейся культуры, впитывающей всевозможные западные влияния, с ее постоянно меняющимися школами и течениями, отрицанием предшественников и утверждением новых западных кумиров, танка и хайку даже в весьма модернизированном виде предстают миллионам читателей целительным родником национальной традиции.

Впрочем немногим меньше и число любителей новой поэзии, возникшей лишь на рубеже XX века. За несколько десятилетий поэты современных форм гэндайси, восприняв лучшие достижения западной литературы, прошли долгий путь, на который европейской поэзии понадобились столетия. От поэтики романтизма и символизма одни, создавая разнообразные школы, перешли к авангардным экспериментам, другие устремились в область гуманистической лирики реалистического направления. Сегодня гэндайси успешно конкурируют с танка и хайку, пополнив золотой фонд японской классики и органично вписываясь в контекст мировой поэзии модернизма.

Поэты танка первой половины XX века[1]

Оноэ Сайсю

На утесе стоюи вижу, как волны прибоябьют о камни внизу,оставляя белую пену —зелена пучина морская…

Оглянувшись назад,я вижу лишь берег пустынный.Далеко-далекопротянулись песчаные дюны —может быть, до самой столицы…

И мои землякииз славного города Нара[2] —я надеюсь, поймут,как весной не знает покоя,в дальний путь устремляется сердце…

На горе Касуга[3] под сенью гигантского кедрараспустились веснойи белеют цветы подбела[4] —на глазах невольные слезы…

На лугу Касугацветет одинокая вишня —и, как древний поэт,предвечерней порой вещаето щемящей прелести странствий…

На горе Касугатрепещут глицинии листьяна весеннем ветруи показывают изнанку —снова в путь пора собираться…

Хорошо на душеоттого, что по древнему трактуя сегодня иду —пролегла дорога из Сахопрямиком к далекой столице…

На зеленом лугуприближаюсь к оленю[5] без рожек,что прилег отдохнуть,и, как видно, моим приходомон ничуть не обеспокоен…

Незнакомый старик —вот кем детворе деревенскойя, должно быть, кажусь.После стольких лет наконец-товозвратился в края родные…

Снова вижу его,мое ненаглядное море!В доме на берегунаконец-то разоблачаюсь —городскую одежду снимаю…

Я бреду по пескувсе дальше вдоль кромки прибоя —и в подошвы моито и дело впиваются крошкиот раздробленных морем ракушек…

Небосвод поутруподсвечен зеленой листвою —ясный день впереди.Что ж, еще поживу, пожалуй,вот такой беззаботной жизнью…

Утром берег рекиокутан недвижным туманом —и в белесых клубах,влажной моросью густо покрыты,тихо падают листья с вишен…

Яити Аидзу

Ветром полоненастолица древняя Нара —высоко в небесахпод закатными облакамипламенеют ярусы пагод…

В лощине меж гор,недоступной свету дневному,вдруг издалекадоносится еле слышноодинокой горлицы голос…

Больше нет никого —я один меж землею и небомс бодхисатвой Каннон [6]— и ко мне, ни к кому иномуобращает она улыбку…

Кто, прокравшись в ночина храмовую колокольню,в гулкий колокол бьет —если в эту пору сам Буддав забытьи пребывает сонном?..

И поля, и луга —веси древнего края Ямато[7]все запечатленыв затуманенном отраженье,во всевидящем взоре Будды…

Маэда Югурэ

Спичку зажгу —только тем утолю печалибесприютной души,что встречает вечер осеннийи во мглу уходит тоскливо…

Вдаль уходит река,волны катят и катят в потокебез конца, без конца —и чем дольше гляжу на теченье,тем сильней любовь в моем сердце…

Одиночествоза мной по пятам крадется.Из дому выйду,по улицам и переулкампобреду, фонарями подсвечен…

Как далек он уже —день апрельский, когда распускалисьвешних вишен цветыи когда тебя, дорогая,я впервые назвал женою…

Вверх по дюнам бреду —взглянуть на крутые утесы,что белеют вдали,озаренные ярким солнцем, —на обрывистый берег мыса…

Вот в закатных лучахидет безмятежно нагаяк накатившей волнеэта девушка, разоблачившись,чтобы здесь окунуться в море…

Ходят по кругуарестанты один за другим,колесо вращая —вспомнилось полотно Ван Гога«Заключенные на прогулке»…

Сквозь мглистый сумрак,в грудь ночи вторгаясь, летитс лязгом холоднымпо металлу металла удар —вдалеке пробили часы…

Стыло мерцаетнад Фудзи в лунную ночьснег на вершине —в небесах над горой нависаетчуть заметный облачный полог…

Полнолуние.Спит в колыбели дитясном безмятежным.Я смотрю на него — и в душеразливается благодать…

Извозчичий кнутвсе нахлестывает раз за разомлошадь по спине —звук бессмысленный и ненужныйна последнем пути к погосту…

Ацуси Исихара