Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 19

* * *

Как никогда, беспечна и добра,я вышла в снег арбатского двора,а там такое было: там светало!Свет расцветал сиреневым кустом,и во дворе, недавно столь пустом,вдруг от детей светло и тесно стало.Ирландский сеттер, резвый, как огонь,затылок свой вложил в мою ладонь,щенки и дети радовались снегу,в глаза и губы мне попал снежок,и этот малый случай был смешон,и все смеялось и склоняло к смеху.Как в этот миг любила я Москвуи думала: чем дольше я живу,тем проще разум, тем душа свежее.Вот снег, вот дворник, вот дитя бежит —все есть и воспеванью подлежит,что может быть разумней и священней?День жизни, как живое существо,стоит и ждет участья моего,и воздух дня мне кажется целебным.Ах, мало той удачи, что — жила,я совершенно счастлива былав том переулке, что зовется Хлебным.

* * *

Я вас люблю, красавицы столетий,за ваш небрежный выпорх из дверей,за право жить, вдыхая жизнь соцветийи на плечи накинув смерть зверей.

Как будто мало ямба и хореяушло на ваши души и тела,на каторге чужой любви старея,о, сколько я стихов перевела!

Капризы ваши, шеи, губы, щеки,смесь чудную коварства и проказ —я все воспела, мы теперь в расчете,последний раз благословляю вас!

Кто знал меня, тот знает, кто нимало.не знал — поверит, что я жизнь мою,всю напролет, навытяжку стоялапред женщиной, да и теперь стою.

Не время ли присесть, заплакать, с местане двинуться? Невмочь мне, говорю,быть тем, что есть, и вожаком семейства,вобравшего зверье и детвору.

Довольно мне чудовищем бесполымтому быть братом, этому — сестрой,то враждовать, то нежничать с глаголом,пред тем как стать травою и сосной.

Машинки, взятой в ателье проката,подстрочников и прочего трудая не хочу! Я делаюсь богата,неграмотна, пригожа и горда.

Я выбираю, поступясь талантом,стать оборотнем с розовым зонтом,с кисейным бантом и под ручку с франтом,а что есть ямб — знать не хочу о том.

Лукавь, мой франт, опутывай, не мешкай!Неведомо простой душе твоей,какой повадкой и какой усмешкойвладею я — я друг моих друзей.

Красавицы, ах, это все неправда!Я знаю вас — вы верите словам.Неужто я покину вас на франта?Он и в подруги не годится вам.

Люблю, когда, ступая, как летая,проноситесь, смеясь и лепеча.Суть женственности вечно золотаяи для меня — священная свеча.

Обзавестись бы вашими правами,чтоб стать, как вы, и в этом преуспеть!Но кто, как я, сумеет встать пред вами?Но кто, как я, посмеет вас воспеть?

Сон

Наскучило уже, да и некстатио знаменитом друге рассуждать.Не проще ль в деревенской благодатибесхитростно писать слова в тетрадь —

при бабочках и при окне открытом,пока темно и дети спать легли…О чем, бишь? Да о друге знаменитом.Свирепей дружбы в мире нет любви.

Весь вечер спор, а вам еще не вдоволь,и все о нем и все в укор ему.Любовь моя — вот мой туманный довод.Я не учена вашему уму.

Когда б досель была я молодая,все б спорила до расцветанья щек.А слава что? Она — молва худая,но это тем, кто славен, не упрек.

О грешной славе рассуждайте сами,а я ленюсь, я молча посижу.Но, чтоб вовек не согласиться с вами,что сделать мне? Я сон вам расскажу.

Зачем он был так грозно вероятен?Тому назад лет пять уже иль шестьприснилось мне, что входит мой приятельи говорит: — Страшись. Дурная весть.

— О нем? — О нем. — И дик и слабоуменстал разум. Сердце прервалось во мне.Вошедший строго возвестил: — Он умер.А ты держись. Иди к его жене. —

Глаза жены серебряного цвета:зрачок ума и сумрак голубой.Во славу знаменитого поэтамой смертный крик вознесся над землей.

Домашние сбежались. Ночь крепчала.Мелькнул сквозняк и погубил свечу.Мой сон прошел, а я еще кричала.Проходит жизнь, а я еще кричу.

О, пусть моим необратимым прахомприснюсь себе иль стану наяву —не дай мне бог моих друзей оплакать!Все остальное я переживу.

Что мне до тех, кто правы и сердиты?Он жив — и только. Нет за ним вины.Я воспою его. А вы судите.Вам по ночам другие снятся сны.

Дом и лес

Этот дом увядает, как лес…Но над лесом — присмотр небосвода,и о лесе печется природа,соблюдая его интерес.

Краткий обморок вечной судьбы —спячка леса при будущем снеге.Этот дом засыпает сильнееи смертельней, чем знают дубы.

Лес — на время, а дом — навсегда.В доме призрак-бездельник и нищий,а у леса есть бодрый лесничийтам, где высшая мгла и звезда.

Так зачем наобум, наугадвсуе связывать с осенью лесато, что в доме разыграна пьесастаромодная, как листопад?

В этом доме, отцветшем дотла,жизнь былая жила и крепчала,меж висков и в запястьях стучала,молода и бессмертна была.

Книга мучила пристальный ум,сердце тяжко по сердцу томилось,пекло совести грозно дымилосьи вперялось в ночной потолок.

В этом доме, неведомо чьем,старых записей бледные главыпризнаются, что хочется славы…Ах, я знаю, что лес ни при чем!

Просто утром подуло с небеси соринкою, втянутой глазом,залетела в рассеянный разумэта строчка про дом и про лес…

Истощился в дому домовой,участь лешего — воля и нега.Лес — ничей, только почвы и неба.Этот дом — на мгновение — мой.

Любо мне возвратиться сюдаи отпраздновать нежно и скорбнодивный миг, когда живы мы оба:я — на время, а лес — навсегда.

* * *

Я завидую ей — молодойи худой, как рабы на галере:горячей, чем рабыни в гареме,возжигала зрачок золотой

и глядела, как вместе горелидве зари по-над невской водой.Это имя, каким назвалась,потому что сама захотела, —нарушенье черты и пределаи востока незваная власть,так — на северный край чистотелавдруг — персидской сирени напасть.

Но ее и мое именабыли схожи основой кромешной —лишь однажды взглянула с усмешкой —как метелью лицо обмела.Что же было мне делать — посмевшейзваться так, как назвали меня?

Я завидую ей — молодойдо печали, но до упаданьяголовою в ладонь, до страданьяя завидую ей же — седойв час, когда не прервали свиданьядве зари по-над невской водой.

Да, как колокол, грузной, седой,с вещим слухом, окликнутым зовом:то ли голосом чьим-то, то ль звоном,излученным звездой и звездой,с этим неописуемым зобом,полным песни, уже неземной.

Я завидую ей — меж корней,нищей пленнице рая иль ада.О, когда б я была так богата,что мне прелесть оставшихся дней?Но я знаю, какая расплатаза судьбу быть не мною, а ей.

Из цикла «Женщины и поэты»

Так, значит, как вы делаете, друга?Пораньше встав, пока темно-светло,открыв тетрадь, перо берете в рукии пишете? Как, только и всего?

Нет, у меня — все хуже, все иначе.Свечу истрачу, взор сошлю в окно,как второгодник, не решив задачи.Меж тем в окне уже светло-темно.

Сначала — ночь отчаянья и бденья,потом (вдруг нет?) — неуловимый звук.Тут, впрочем, надо начинать с рожденья,а мне сегодня лень и недосуг.

Теперь о тех, чьи детские портретывперяют в нас неукротимый взгляд:как в рекруты забритые поэты,те стриженые девочки сидят.

У, чудища, в которых все нечетко!Указка им — лишь наущенье звезд.Не верьте им, что кружева и челка.Под челкой — лоб. Под кружевами — хвост.

И не хотят, а притворятся ловко.Простак любви влюбиться норовит.Грозна, как Дант, а смотрит, как плутовка.Тать мглы ночной, «мне страшно!» говорит.

Муж несравненный! Удели ей ада.Терзай, покинь, всю жизнь себя кори.Ах, как ты глуп! Ей лишь того и надо:дай ей страдать — и хлебом не корми!

Твоя измена ей сподручней ласки.Не позабудь, прижав ее к груди:все, что ты есть, она предаст огласкена столько лет, сколь есть их впереди.

Кто жил на белом свете и мужскогобыл пола, знает, как судьба прочнав нас по утрам: иссохло в горле слово,жить надо снова, ибо ночь прошла.

А та, что спит, смыкая пуще веки, —что ей твой ад, когда она в раю?Летит, минуя там, в надзвездном верхе,твой труд, твой долг, твой грех, твою семью.

А все ж — пора. Стыдясь, озябнув, мучась,надела прах вчерашнего пераи — прочь, одна, в бесхитростную участь,жить, где жила, где жить опять пора.

Те, о которых речь, совсем иначевстречают день. В его начальной тьме,о, их глаза — как рысий фосфор, зрячи,и слышно: бьется сильный пульс в уме.

Отважно смотрит! Влюблена в сегодня!Вчерашний день ей не в науку. Ты —здесь ни при чем. Ее душа свободна.Ей весело, что листья так желты.

Ей важно, что тоскует звук о звуке.Что ты о ней — ей это все равно.О муке речь. Но в степень этой мукитебе вовек проникнуть не дано.

Ты мучил женщин, ты был смел и волен,вчера шутил — не помнишь нынче, с кем.Отныне будешь, славный муж и воин,там, где Лаура, Беатриче, Керн.

По октябрю, по болдинской аллееуходит вдаль, слезы не уронив, —нежнее женщин и мужчин вольнее,чтоб заплатить за тех и за других.

Ночь перед выступлением