Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 27

Приключение в антикварном магазине

Зачем? — да так, как входят в глушь осин,для тишины и праздности гулянья, —не ведая корысти и желанья,вошла я в антикварный магазин.

Недобро глянул старый антиквар.Когда б он не устал за два столетьялелеять нежной ветхости соцветья,он вовсе б мне дверей не открывал.

Он опасался грубого вредадля слабых чаш и хрусталя больного.Живая подлость возраста иногобыла ему враждебна и чужда.

Избрав меня меж прочими людьми,он кротко приготовился к подвоху,и ненависть, мешающая вздоху,возникла в нем с мгновенностью любви.

Меж тем искала выгоды толпа,и чужеземец, мудростью холодной,

вникал в значенье люстры старомоднойи в руки брал бессвязный хор стекла.

Недосчитавшись голоска одной,в былых балах утраченной подвески,на грех ее обидевшись по-детски,он заскучал и захотел домой.

Печальную пылинку серебравлекла старуха из глубин юдоли,и тяжела была ее ладонився невесомость быта и добра.

Какая грусть — средь сумрачных теплицразглядывать осеннее предсмертьечужих вещей, воспитанных при светеогней угасших и минувших лиц.

И вот тогда, в открывшейся тиши,раздался оклик запаха и цвета:ко мне взывал и ожидал ответаневнятный жест неведомой души.

Знакомой боли маленький горнисттрубил, словно в канун стихосложенья, —так требует предмет изображенья,и ты бежишь, как верный пес на свист.

Я знаю эти голоса ничьи.О плач всего, что хочет быть воспето!Навзрыд звучит немая просьба эта,как крик: — Спасите! — грянувший в ночи.

Отчаявшись, до крайности дойдя,немое горло просьбу излучало.Я ринулась на зов, и для началасказала я: — Не плачь, мое дитя.

— Что вам угодно? — молвил антиквар. —Здесь все мертво и не способно к плачу. —Он, все еще надеясь на удачу,плечом меня теснил и оттирал.

Сведенные враждой, плечом к плечустояли мы. Я отвечала сухо:— Мне, ставшею открытой раной слуха,угодно слышать все, что я хочу.

— Ступайте прочь! — он гневно повторял.Н вдруг, средь слабоумия сомнений,в уме моем сверкнул случайно генийи выпалил: — Подайте тот футляр!

— Тот ларь? — Футляр. — Фонарь? — Футляр!— Фуляр?— Помилуйте, футляр из черной кожи. —Он бледен стал и закричал: — О боже!Все, что хотите, но не тот футляр.

Я вас прошу, я заклинаю вас!Вы молоды, вы пахнете бензином!Ступайте к современным магазинам,где так велик ассортимент пластмасс.

— Как это мило с вашей стороны, —сказала я, — я не люблю пластмассы.Он мне польстил: — Вы правы и прекрасны.Вы любите непрочность старины.

Я сам служу ее календарю.Вот медальон, и в нем портрет ребенка.Минувший век. Изящная работа.И все это я вам теперь дарю.

…Печальный ангел с личиком больным.Надземный взор. Прилежный лоб и локон.Гроза в июне. Воспаленье в легком.И тьма небес, закрывшихся за ним…

— Мне горестей своих не занимать,а вы хотите мне вручить причинуоплакивать всю жизнь его кончинуи в горе обезумевшую мать?

— Тогда сервиз на двадцать шесть персон! —воскликнул он, надеждой озаренный. —В нем сто предметов ценности огромной.Берите даром — и вопрос решен.

— Какая щедрость и какой сюрприз!Но двадцать пять моих гостей возможныхвсегда в гостях, в бегах неосторожных.Со мной одной соскучится сервиз.

Как сто предметов я могу развлечь?Помилуй бог, мне не по силам это.Нет, я ценю единственность предмета,вы знаете, о чем веду я речь.

— Как я устал! — промолвил антиквар. —Мне двести лет. Моя душа истлела.Берите все! Мне все осточертело!Пусть все мое теперь уходит к вам.

И он открыл футляр. И на крыльцоиз мглы сеней, на долю из темницыявился свет, и опалил ресницы,и это было женское лицо.

Не по чертам его — по черноте, —сжегшей ум, по духоте пространствая вычислила, сколь оно прекрасно,еще до зренья, в первой слепоте.

Губ полусмехом, полумраком глазлицо ее внушало мысль простую:утратить разум, кануть в тьму пустую,просить руки, проситься на Кавказ.

Там — соблазнить ленивого стрелкасверкающей открытостью затылка,раз навсегда — и все. Стрельба затихла,и в небе то ли бог, то ль облака.

— Я молод был сто тридцать лет назад. —проговорился антиквар печальный.Сквозь зелень лиц, по желтизне песчанойя каждый день ходил в тот дом и сад.

О, я любил ее не первый год,целуя воздух и каменья сада,когда проездом — в ад или из ада —вдруг объявился тот незваный гость.

Вы Ганнибала помните? Мастакон был в делах, достиг чинов немалых,но я о том, что правнук Ганнибаловслучайно оказался в тех местах.

Туземным мраком горячо дыша,он прыгнул в дверь. Вое вмиг переместилось.Прислуга, как в грозу, перекрестилась.И обмерла тогда моя душа.

Чужой сквозняк ударил по стеклу.Шкаф отвечал разбитою посудой.Повеяло паленым и простудой.Свеча погасла. Гость присел к столу.

Когда же вновь затеяли огонь,склонившись к ней, перемешавшись разом,он всем опасным африканским рабствомпотупился, как укрощенный конь.

Я ей шепнул: — Позвольте, он урод.Хоть ростом скромен, и на том спасибо.— Вы думаете? — так она спросила. —Мне кажется, совсем наоборот.

Три дня гостил, весь кротость, доброта,любой совет считал себе приказом.А уезжая, вольно пыхнул глазоми засмеялся красным пеклом рта.

С тех пор явился горестный намекв лице ее, в его простом порядке.Над непосильным подвигом разгадкитрудился лоб, а разгадать не мог.

Когда из сна, из глубины теплавсплывала в ней незрячая улыбка,она пугалась, будто бы ошибкалицом ее допущена была.

Но нет, я не уехал на Кавказ,Я сватался. Она мне отказала.Не изменив намерений нимало,я сватался второй и третий раз.

В столетье том, в тридцать седьмом году,по-моему, зимою, да, зимою,она скончалась, не послав за мной))без видимой причины и в бреду.

Бессмертным став от горя и любви,я ведаю этим ничтожным храмом,толкую с хамом и торгую хламом,затерянный меж богом и людьми.

Но я утешен мнением молвы,что все-таки убит он на дуэли.— Он не убит, а вы мне надоели, —сказала я, — хоть не виновны вы.

Простите мне желание рукивладеть и взять. Поделим то и это.Мне — суть предмета, вам — краса портрета:в награду, в месть, в угоду, вопреки.

Старик спросил: — Я вас не вверг в печальпризнаньем в этих бедах небывалых?— Нет, вспомнился мне правнук Ганнибалов, —сказала я, — мне лишь его и жаль.

А если вдруг, вкусивший всех наук,читатель мой заметит справедливо:— Все это ложь, изложенная длинно. —Отвечу я: — Конечно, ложь, мой друг.

Весьма бы усложнился трезвый быт,когда б так поступали антиквары,и жили вещи, как живые твари,а тот, другой, был бы и впрямь убит.

Но нет, портрет живет в моем дому!И звон стекла! И лепет туфель бальных!И мрак свечей! И правнук Ганнибаловк сему причастен — судя по всему.

Глава из поэмы