Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник) Страница 6

Хосе-Гендосио

(стихофильм)

Да будет страшный мой рассказвсем тем придуркам посвящен,которым пара женских глаздороже, чем покой и сон,чем даже денег миллион.

В весёлой воровской стране,где власти разложились в лоск,а население в говнесодержит тело, душу, мозг,жил хмырь по прозвищу Гендос.

Хосе-Гендосио егопопы в крещенье нарекли.Страшней не знал я никогосреди уродов той земли.Ай люли-люли, гей-люли.

Но женщины с ума сошлиот чар немыслимых Хосеи словно розочки цвели,когда он ехал по шоссе.Гендосу уступали все.

Умом, деньгами и елдойне выделялся наш Гендос,но нежной тонкою едойвалил он дамочек с колёси, сытеньких, в постельку нёс.

Ведь нынче что за мужики?Тот занят, этот раздолбай,готовить всё им не с руки,им всё готовое давайи от TV не отрывай!

А вот Гендосио-Хосеи нашинкует, и потрёт,и к самой гнусной колбасетакую специю найдёт,что та становится, как мёд.

Он накормил немало дам,и всех к себе расположил,благодаря своим трудампоклонниц много он нажили всех в постельку уложил.

Но с красотулечкой однойне мог он справиться никак,он приправлял паштет слюной,пихал в жаркое тёртый мак -и съехал у него чердак.

И вдруг красотка не пришла -а он тушил индейский гриб -и весть весь город потрясла:Хосе-Гендосио погиб!Хосе-Гендосио погиб!

Объелся в злобе он грибови стал неистово трястись,и распроклятая любовьподкинула беднягу ввысь,а после об землю - хлобысь!

Несут Гендоса моряки,за ними женщины идут,в руках детишки и венки,а над покойным саван вздут,как будто кол вбивали тут.

Вот так погиб во цвете летХосе, неистовый Гендос,сожрав двойной грибной обед,подох, как чмошник, как обсос.

А с дамой что-с? А ничего-с!

Улан (малороссийская повесть)

...Они и в детстве были не способны к верховой езде, а пошли в эту лошадиную академию потому, что там алгебры не надо учить...

Я был плохим кавалеристом,но поступил в уланский полк.В полку, в местечке неказистом,я озверел совсем, как волк.

Когда б не дочь телеграфиста,Я 6 вовсе тронулся умом.Хоть малым слыл я не речистым,начать роман решил письмом.

А чтобы скудный свой умишконе обнаружить перед ней,я натолкал стихов в письмишко:там Пушкин был, и Фет, и Мей.

Я ей про чудное мгновенье,конечно же, упомянули прочие стихотвореньяроссийских авторов ввернул.

Хвала тебе, студент Хиронов,меня ты славно подковал!Премногих стоят миллионовстихи, что ты в меня вбивал.

Как хорошо, что в обученьек тебе попал я с юных лет!Когда б не к лошадям влеченье,я тоже вышел бы поэт.

А дочь телеграфиста, Ганна,смотрю, уже того, бледна,все дни проводит у окна,в надежде угадать улана.

И вот однажды я прокралсяпод вечер к Ганне в темный сад,и предо мной нарисовалсяеё задумчивый фасад.

"О донна Анна, донна Анна! -запричитал тихонько я, -сколь жизнь тобою осиянна,сколь участь счастлива моя!"

Смотрю: она заворожённоидет на голос мой в кусты.Шепчу: "О Анна, белла донна!"она в ответ: "Коханый, ты!"

Помимо яблони да грушилуна свидетелем была,как наши пламенные душидруг другу отдали тела.

Да соловей бельканто дивнымсоюз наш пылкий освятил.И наслажденьем непрерывнымтот май для нас с Анютой был.

Июнь был тоже наслажденьем,июль был сказкой без забот,был август дивным сновиденьем...Сентябрь принес нежданный плод.

Плоды на ветках заалели,налился силищей арбуз,и у моей мадемуазелипод грудью навернулся груз.

Внушив нашкодившей мерзавке,чтоб до поры сокрыла грех,я подал рапорт об отставкеи скрылся в Питер ото всех.

А года через два на Невскоммне повстречался ротмистр Шпак,назвал меня жидом еврейскими потащил меня в кабак,

и там поведал, как Ганусяпозор таила, сколь могла,да наступила вдруг на гусяи прямо в луже родила.

Мальчонку окрестили Павел,он сросся пузом с головой,но Витке, медик полковой,каприз натуры вмиг исправил.

Мы выпили за здравье сына,и за Ганусю, и за полк.Тут заиграли два румынасвой флуераш. И Шпак умолк.

И в это самое мгновеньеменя постигло озаренье:то Пушкин, Надсон, Мей и Фет -они виновники паденьявсех жертв моих во цвете лет.

Моими пылкими устамиони сбивали дев с пути,моими цепкими перстамисжимали перси их в горсти,не устыдясь себя вестиразнузданнейшими хлюстами...

Пока пиликали румыны,себе простил я все грехи.Весьма полезны для мужчиныроссийских авторов стихи.

Удачный круиз

Белоснежный лайнер "Антигона"рассекал эгейскую волнуЯ, с утра приняв стакан "бурбона"вытер ус и молвил: "Обману!",

закусил салатом из кальмара,отшвырнул ногою табурети покинул полусумрак бара,высыпав на стойку горсть монет.

"Зря ты на моём пути явилась", -восходя наверх, я произнес:там, на верхней палубе резвиласьдевушка моих жестоких грёз.

Цыпочка, розанчик, лягушонок,беленький купальный гарнитурвыделял тебя среди девчонок,некрасивых и болтливых дур.

Впрочем, не один купальник белый:твои очи синие - без дна -и точёность ножки загорелой,и волос каштановых копна -

всё меня звало расставить сетии коварный план свой воплотить.Боже, как я жаждал кудри этидерзостной рукою ухватить!

Но, храня свой лютый пыл до срока,в розовый шезлонг уселся яи, вздохнув, представил, как жестокопострадает девочка моя.

И шепнул мне некий голос свыше:"Пожалей, ведь ей пятнадцать лет!"Я залез в карман и хмыкнул: "Тише", -сжав складное лезвие "Жиллет".

Вечером явилась ты на танцы.Я сумел тебя очаровать,а мои приятели-испанцывусмерть упоили твою мать.

Я плясал, но каждую минутубритву сжать ползла моя рука.В полночь мы вошли в твою каюту,где маман давала храпака.

"Мама спит, - сказал я осторожно. -Почему бы не пойти ко мне? "Ты шепнула: "Это невозможно", -и, дрожа, придвинулась к стене.

Опытный в делах такого рода,я тебя на руки подхватили по коридорам теплоходадо своей каюты прокатил.

"Ты не бойся, не дрожи, как зайчик,я к тебе не буду приставать.Щас вина налью тебе бокальчик", -молвил я, сгрузив тебя в кровать.

Я разлил шампанское в бокалыи насыпал белый порошокв твой бокал. К нему ты лишь припала -и свалилась тут же, как мешок.

"Спи, усни красивенькая киска", -бросил я и бритву разомкнул,и, к тебе пригнувшись близко-близко,волосы на пальцы натянул,

и, взмахнув отточенной железкой,отхватил со лба густую прядь...Чудный череп твой обрить до блескаудалось минут за двадцать пять.

В мире нет сильнее наслажденья,чем улечься с девушкой в кроватьи всю ночь, дрожа от возбужденья,голый череп пылко целовать.

В этой тонкой, изощрённой страстигамлетовский вижу я надрыв.Жаль, что кой в каких державах властикриминальный видят в ней мотив.

Потому-то я на всякий случайакваланг всегда беру в круизи, смываясь после ночи жгучей,под водой плыву домой без виз.

По Одессе, Гамбургу, Марселюпо Калуге, Туле, Узловойходят девы, сторонясь веселья,с выскобленной голой головой.

Если ты, читатель, где увиделдевушку, обритую под ноль,знай, что это я её обидел,подмешав ей опий в алкоголь.

Ты - киборг