Борис Ручьев - Стихотворения и поэмы Страница 7

КРАСНОЕ СОЛНЫШКО

цикл стихотворений 

* Всю неоглядную Россию *

Всю неоглядную Россиюнаследуем, как отчий дом,мы — люди русские, простые,своим вскормленные трудом.В тайге, снегами занесенной,в горах — с глубинною рудой,мы называли хлеб казенныйсвоею собственной едой.У края родины, в безвестье,живя по-воински — в строю,мы признавали делом честиработу черную свою.

И, огрубев без женской ласки,приладив кайла к поясам,за жизнь не чувствуя опаски,шли по горам и по лесам,насквозь прокуренные дымом,костры бросая в полумгле,по этой страшной, нелюдимой,своей по паспорту земле.Шли — в скалах тропы пробивали,шли, молча падая в снегу,на каждом горном перевале,на всем полярном берегу.В мороз работая до пота,с озноба мучась, как в огне,мы здесь узнали, что работаравна отвагою войне.

Мы здесь горбом узнали ныне,как тяжела святая честьвпервые в северной пустынекостры походные развесть;за всю нужду, за все печали,за крепость стуж и вечный снегпусть раз проклясть ее вначале,чтоб полюбить на целый век;и по привычке, как героям,когда понадобится впредь,за всё, что мы на ней построим,в смертельной битве умереть.

...А ты — вдали, за синим морем,грустя впервые на веку,не посчитай жестоким горемсвятую женскую тоску.Мои пути, костры, палаткииздалека — увидя вблизь,учись терпению солдатки —как наши матери звались, —тоску достойно пересилив,разлуки гордо пережив,когда годами по Россииотцы держали рубежи.

* Когда бы мы, старея год от году, *

Когда бы мы, старея год от году,всю жизнь бок о бок прожили вдвоем,я, верно, мог бы лгать тебе в угодуо женском обаянии твоем.Тебя я знал бы в платьицах из ситца,в домашних туфлях, будничной, такой,что не тревожит, не зовет, не снится,привыкнув жить у сердца, под рукой.Я, верно, посчитал бы невозможным,что здесь, в краю глухих, полярных зим,в распадках горных, в сумраке таежном,ты станешь красным солнышком моим.До боли обмораживая руки,порой до слез тоскуя по огню,в сухих глазах, поблекших от разлуки,одну тебя годами я храню.И ты, совсем живая, близко-близко,все ласковей, все ярче, все живей,идешь ко мне с тревогой материнскойв изломе тонких девичьих бровей.Еще пурга во мгле заносит крышуи, как вчера, на небе зорьки нет,а я уже спросонок будто слышу:«Хороший мой. Проснись. Уже рассвет...»Ты шла со мной по горным перевалам,по льдинкам рек, с привала на привал.Вела меня, когда я шел усталым,и грела грудь, когда я замерзал.А по ночам, жалея за усталость,склонясь над изголовьем, как сестра,одним дыханьем губ моих касаласьи сторожила сон мой до утра.Чтоб знала ты: в полярный холод лютый,в душе сбирая горсть последних сил,я без тебя — не прожил ни минуты,и без тебя — ни шагу не ступил.Пусть старый твой портрет в снегах потерян,пусть не входить мне в комнатку твою,пусть ты другого любишь, — я не верю,я никому тебя не отдаю.И пусть их, как назло, бушуют зимы, —мне кажется, я всё переживу,покуда ты в глазах неугасимаи так близка мне в снах и наяву.

* По ходячей поговорке, *

По ходячей поговорке,в нашей жизни всё не так:есть бумага — нет махорки,нет бумаги — есть табак.И однажды мне, бедняге,через дальние морядовелося без бумагиплыть на север, не куря.Путь далекий, сердцу тошно,на табак гляжу с тоской...И случились, как нарочно,ваши письма под рукой.Ваша память, ваше слово,ваша радость, ваша грусть —всё, что я читал бы сноваи запомнил наизусть...Вот курю я дни и ночи,перед сном и после сна,докурившись, между прочим,до последнего письма.И взяла меня досада,будто к горю моемувы пришли и сели рядом,чуть заметная в дыму.Что бы смог я вам ответить,как в глаза бы глянуть смог?Так что спрятал я в кисетето, последнее письмо.Я хранил его годами,нес за пазухой впередчерез ветер, через пламя,через речки в ледоход.На работу брал с собою,от дождя его берег,клал под камушек в забое,клал под спички в коробок.Каждой ночью незаметноот воров его скрывал,будто кровный и заветный,свой последний капитал.Будто чудом в самом делене рассыпалось оно,в нем и строчки побледнели,точки выцвели давно.Всю далекую дорогушел я в сумраке лесном,сам старея понемногу,с вашим маленьким письмом.И минуткой, вновь тоскуя,вновь глядел спокойно я,как написано: «Целую»и подписано: «Твоя...»

* На рассвете, проходя к забою, *

На рассвете, проходя к забою,выше гор гляжу я напролетв ту сторонку с дымкой голубою,где одна желанная живет.И, возможно, сам я не замечу,как всегда в минуту забытья,я скажу ей, словно бы навстречу:— С добрым утром, зоренька моя!А когда промчится та минута,взгляд остудит вроде ветерка,легче мне бывает почему-толом пудовый, острая кирка.На ветру спокойно сняв рубахуи с лица не утирая пот,целый день я молча бью с размахувечный камень северных широт.Бью да так, чтоб кровь кипела в теле,чтобы дни без памяти летели,чтобы ночи я как пьяный спал,чтобы всю разлуку, срок за сроком,на одном дыхании высокомтак и скоротать мне под запал.Так, чтобы за дымкой голубоюпо забоям шел я без дорог,чтобы всех забоев, взятых с бою,ни за что я сосчитать не мог.Чтобы люди взяли да спросили,подивясь терпенью моему:— Как же так, всегда тебе по силевсё, что непосильно одному?Как же ты такие годы прожил,столько гор и речек пересек,на героев вовсе не похожий,очень невеликий человек?..И тогда я в первый раз не скрою,не ученый тяжкому труду,думал я, что где-нибудь в забоеот разрыва сердца упаду.Видно, помогла мне в добром делета сторонка с дымкой голубойтем, что наделила с колыбеликрепкой костью, крепкой головой.Да еще, спасибо,- с гор Уралапомогла мне женщина одна,та, что никогда сама не знала,до чего же сильная она.

* По слухам, поднимаясь из берлоги *

По слухам, поднимаясь из берлогии не боясь с мороза околеть,почти всю зиму бродит по дорогестрадающий бессонницей медведь.Как будто бы туманными ночами,в железный холод, в жгучую пургу,проездом шофера его встречалина каменном застылом берегу.Мохнатой лапой обметая плечи,встав на дыбки, сквозь вьюгу напроломидет медведь совсем по-человечьи,весь запорошен снежным серебром...Пусть чудеса случаются на свете,но я ручаюсь все-таки в одном:в такую зиму кровные медведи —по доброй воле — спят спокойным сном.Любой из них и в мыслях не захочетспускаться с гор к речному рубежу.По должности своей — ночной обходчик,здесь только я дорогу обхожу.Большую шубу опоясав туже,похожий на медведя в полумгле,один я ночью мыкаюсь на стужепо заполярной, сказочной земле.И разве полуночнику такому,мне может быть отказано судьбойкурить махорку, тосковать по дому,за тыщи верст беседовать с тобой,угадывать восходы по приметам,назло пурге сыграть вперегонки,сесть на снегу и видеть до рассветадалеких глаз родные огоньки?И все-таки не чувствовать обидыза дикий свой, смешной медвежий вид,при жизни мы, порой меняя виды,все так живем, как родина велит.Она пошлет то ласково, то строго,то в холод лютый, то в жестокий зной.Во все края бежит одна дорогахранимой нами родины одной.Она приучит к радостям и бедам,сама одежду выдаст по плечу,она прикажет — я живу медведем,она велит — я соколом взлечу....И пусть тебе приснится в эту порупурга над белой северной рекой,по берегу дорога вьется в гору,а вдоль по ней, освистанный пургой,мохнатой лапой обметая плечи,в мороз стараясь сердце отогреть,во весь свой рост идет по-человечьистрадающий бессонницей медведь.

* В час вечерний, неурочный, *