Конрад Эйкен - Два викинга Страница 2

Что‑то в этом роде я и собирался сказать Полю, думая, что ласточка — единственная из птиц, для которой полёт может быть чистым наслаждением, когда случайно бросил взгляд на девушку. Она застыла, отвернув чуть вниз и в сторону гордое лицо под серебряными крыльями, и продолжала изучать свои ногти; она по–прежнему лениво опиралась на наклонённый мотоцикл, и лишь однажды подняла глаза вверх на кружащую фигуру. Но и в этот раз взгляд был обращён не столько на него, как в некие неведомые дали. Была ли она, как казалось, так совершенно безучастна? Или это естественно для профессионалов? Выражение её лица не изменилось и когда он, снижая скорость, спустился на наклонный пол и остановился рядом с ней и что‑то сказал ей тихим голосом. Что‑то очень короткое: одно или два слова. Наверно, какое‑то указание или совет. Он посмотрел на неё, и она отвернулась: просто смотрела в сторону, будто сквозь стены, пока он объяснял зрителям вежливым и хорошо поставленным голосом, что он и его жена впервые в мире выполняют номер в «Круге смерти» одновременно, добавив, как бы невзначай, что советует всем отодвинуться от предохранительного троса. Через секунду девушка уселась на машину и, разогнавшись, описала первый круг по стене. Миг! — и она уже была высоко, а яркие крылышки быстро поднимались к нам. Мне показалось, что она взлетела по отвесной стене гораздо быстрее юноши, но, может быть, я ошибался? И что двигалась она тоже быстрее. В мгновение ока она взмыла к самому верху, чуть не до предохранительного троса, прекрасное лицо викинга застыло в яростной чистоте скорости, ветер сбил свободный голубой воротник назад от белой шеи, и тогда снизу взметнулась вторая машина. В немыслимом рёве, от которого, казалось, стены должны были разлететься на куски, две фигуры носились скрещивающимися кругами: девушка жестко держалась одного уровня, а юноша то падал, то взлетал. Невозможно было выбрать, за чем следить: неземным лицом девушки или блистательными виражами её партнёра. Но сейчас нельзя было оторвать глаз именно от него, потому что он опять поплыл, как птица, сняв руки с руля, и что‑то достал из кармана: это был чёрный шёлковый квадрат, чёрный платок, рвавшийся из рук, как яростное пламя. Двумя руками он поднял его перед лицом. Да, он закрыл себе глаза повязкой! Черный квадрат прижало ветром к глазам: он словно прилип к лицу от одной скорости движения, и опять, распахнув руки, юноша нырял, как ласточка, по всему кругу, легко и свободно, а девушка вверху двигалась чуть медленнее и, кажется, впервые наблюдала за ним.

Но наблюдала с той же застывшей яростью, с тем же выражением отстранённой и необоримой гордости — и без малейшего страха за себя и за него. Почти зло или даже презрительно, и с примесью нетерпения: когда уже ему надоест. Просто чувствовалось, что она думает: «Да кончай уже, хватит на сегодня, ты уже показал себя, съезжай вниз с этой стенки, и пойдём домой!». И чувствовалось её собственное наслаждение скоростью и опасностью, будто эта сверкающая отвесная стена была для неё дороже жизни.

Номер, впрочем, подходил к концу. Юноша сорвал с лица и быстро спрятал чёрный платок, и начал снижаться кругами, замедляя движение. Мотоцикл прерывисто застучал, и вот уже юноша снова был на полу, а девушка съезжала к нему со стены по изящной спирали, всё медленнее и медленнее, серебряные крылышки были обращены вниз, а яростная головка — гордо откинута назад. Меньше чем за минуту она спокойно подкатила к центру, они стали укладывать машины на ночь, а зрители вокруг нас потянулись к выходу. Внизу открылась снаружи полукруглая дверь в стене, и вошёл помощник с деревянным молотком. Первой, не проронив ни слова, покинула арену девушка, а юноша, что‑то сказав на ходу помощнику, последовал за ней за ней. Десять золотых минут закончились.

— Ну, — спросил Поль, когда мы спускались по узкой лестнице, — я был прав?

— Ты был прав. Я не нахожу слов. Они несравненны, невероятны! Именно ты и должен был их открыть.

Он хмыкнул.

— Да, ничего не скажешь, повезло.

— Вот только объясни мне, почему не было аплодисментов?

— Действительно любопытно. Им никогда не аплодируют. Ни одного хлопка. Ты знаешь, мне кажется это потому, что зрители на самом деле были ошеломлены, совершенно подавлены — может быть, поэтому?

— Может быть, может быть. Я, во всяком случае, был!

Ярмарка уже закрывалась на ночь. На карусели было темно, то там, то здесь выключали освещение, разбредались с площадок последние гуляки. По занавескам цыганских вагончиков и повозок двигались тени: добрые люди укладывались на ночь. У громадного зелёного грузовика с электростанцией сидел на табуретке сторож. Табуретка стояла прямо на траве, а сторож читал газету под голой лампочкой, торчавшей из борта машины, и косил взглядом на стучащие моторы. От грузовика по траве тянулись кабели к карусели, «Кругу смерти», к вагончикам. Мы осторожно перешагивали через них и решили вернуться домой вдоль реки. Юноши и девушки мы нигде не увидели.

II.

Конечно, впоследствии мы видели их ещё не раз. Ну, как мы могли удержаться, чтобы не пойти на представление? Не могли и не удерживались. Нас тянуло к ним, как пьяницу к бутылке. Мы просиживали одно представление за другим, уходили и снова возвращались с друзьями. Поль, естественно, был с фотоаппаратом и сделал десятки великолепных снимков, а сколько заметок он написал — уму непостижимо. К концу мы знали этих милых созданий уже наизусть, как обычно знают лишь тех, кого любят. И всё время, до самого последнего выступления, они оставались столь же совершенны, прекрасны и рыцарственны, как в первый день.

Я пишу это о выступлениях. Но ещё большее впечатление произвели они сами, когда мы что‑то узнали о них: драматизм ещё усилился, когда мы выведали всё, и почему они ведут себя таким образом. Знать бы ещё, какой конец был уготован, и как скоро он наступит!.. Но нельзя, конечно, знать наперёд, и никто такого не предполагал. Пока же нам было достаточно следить за дикарским и презрительным безразличием девушки, за злой гордостью, так подчёркивавшей её красоту, и в противовес этому за спокойной, холодной и терпеливой отвагой юноши, тихой смелостью того, кто знает, что у него хватит сил ждать дольше.

Начало было положено, когда Поль решил пригласить их на воскресный чай, и они приняли приглашение. Они были удивлены и обрадованы. Они пришли и имели огромный успех, и — как рассказала мне потом Маргарет, потому что я сам, к великому своему сожалению, прийти не смог — вели себя прекрасно, просто чудно. Почему‑то никто, безо всяких, конечно, оснований, не ожидал от них изысканных манер, но это предубеждение чуть ли не мгновенно развеялось, когда выяснилось, что юноша — сын викария с севера! То есть, фактически, он был джентльменом, а девушка — леди! У Маргарет отлегло от сердца, Поль был очарован, и все прекрасно, как всегда, провели время. Выяснилось много интересного. Им обоим было по двадцать два, и они поженились меньше года назад. Юноша провёл несколько месяцев в Нью–Йорке: там он и обучился акробатической езде, когда работал механиком на «Стене смерти» на Кони–Айленд. Он решил вернуться в Англию и стать здесь первым, кто выступает в этом жанре. На деньги, полученные от матери к совершеннолетию, он купил лицензию, заказал чертежи первого в Англии «Круга смерти» и построил его в Саутхемптоне. Всего лишь за неделю до этого они дали в Саутхемптоне своё первое представление. Все деньги были истрачены — их как раз хватило на начальные расходы — и теперь они жили только с выручки, но были в ней уверены…

Было заметно, рассказывала Маргарет, что вёл разговор только он. Правда, несколько нервно и всё время оглядываясь на свою жену, будто опасаясь её молчаливого несогласия или неодобрения. Девушка не сказала почти ничего. Она была чрезвычайно выдержана, очень любезна, но дала понять, что предпочитает слушать, время от времени, обращаясь к мужу с выражением, которое показалось Маргарет чуть скептическим. Особенно, когда дело шло о его подвигах, и особенно прежних подвигах. Он вовсе не хвастал, ни в малейшей степени. Очевидно, он считал свои достижения чрезвычайно скромными, но именно, когда он рассказывал, как завоевал приз острова Мен, как выиграл гонку с юга на север через всю Англию и ещё о нескольких подобных победах, Маргарет впервые заметила, что она «покривила губки», в её глазах вспыхнул злой блеск. Это казалось странно и неловко. Более того, это, по–видимому, смущало юношу.

Никакого света тогда больше не пролилось, и выяснилось всё лишь за несколько дней до того, как ярмарка свернулась и отправилась в Фолкстон.

В общем‑то, суть мне открылась из‑за пачки сигарет: в тот день мне надо было зайти к ювелиру забрать часы, которые я отдал в чистку. Лавка ювелира была как раз в конце той улицы, откуда открывался вид на ярмарку. Поглазев на неё сверху ещё раз и не имея никакого занятия, я стал спускаться. С утра там всё было закрыто, кроме пары грошовых игорных лотков, резвилось несколько ребятишек, и место казалась заброшенным. Но, подойдя к «Кругу смерти», я увидел юношу, совершенно одного. Он сидел на краю красной плюшевой платформы и болтал ногами в синих брюках. Едва заметив меня, он оживился и улыбнулся мне, видимо, узнав.