Концерт для Леночки. Сборник рассказов - Константин Валерьевич Леонтьев Страница 4

– Молодой человек, мы закрываем двери. Вы будете заходить? – спросила меня одна из контролерш.

Не отнимая трубку от уха, я нырнул в теплый холл. Музыки больше не было. Видимо, «Сети» удалились, и все ждали появления легендарных шотландцев. Я кожей почувствовал, как там, в зале усиливается гул, растет напряжение перед взрывом.

– И что мне теперь делать? – хлюпала в трубку Леночка

– Езжай домой, я буду часа через три!

– Я плачу! – сообщила мне Леночка.

С лестницы, ведущей в 12 сектор, спустился дядя Вова. Он нашел меня глазами и махнул рукой.

– Иди быстро, я там пару мест держу!

– Ножкой топаю, – хныкнула Леночка.

Она представилась мне, одинокая и несчастная, под неоновыми огнями этого дурацкого «Филина», и мое сердце начало спотыкаться.

– Не плачь, я сейчас подъеду! И мы… пойдем с тобой в кино! Хочешь в кино?

– Хочу.

Я не стал ничего объяснять дяде Вове, и он, выразительно покрутив у виска пальцем, поспешил обратно в зал.

– Выпустите, пожалуйста, – попросил я контролершу.

Черт с этим концертом! Тысячу раз пожалею потом, но сейчас черт с ним! Не в удовольствие будет он сейчас. Мы пойдем на вечерний сеанс в кино, неважно на какое, а домой будем возвращаться пешком, обнимаясь под уличными фонарями. У Ленки будет холодный нос. И она будет его смешно морщить, подставляя под поцелуй. И уж эти поцелуи я буду помнить всю жизнь, потому что они стоили мне ТАКОГО концерта!!

Контролерша открыла дверь, и в этот момент за моей спиной начала подниматься волна тысячеголосого рева! Я услышал вступление на барабанах Дэрри Свита. Он провожал меня на свидание к Леночке.

Разговор с крысой

Комната, которую я снял неделю назад, больше напоминает кладовку. Что-то вроде домика кума Тыквы, только еще соседи в нагрузку! Хорошо, что я не обременен вещами. Весь мой скарб умещается в двух дорожных сумках и не надо таскать мебель, тратится на перевозку. Лишнего места здесь все равно нет!

Большую часть комнаты занимает хозяйский диван. Годы службы у него были не из легких, он основательно продавлен и неудобен. Его пружины терзают мои ребра, и, кажется, он, так же, как и я, мучается кошмарами, скрипит и стонет по ночам при каждом моем движении.

Рядом с диваном покачивается на расшатанных ножках журнальный столик с черным треугольным ожогом, от забытого невесть в каком году утюга. Имеется пара стульев, и шкаф с отслоенной, покрытой частыми трещинами полировкой. У шкафа не запирается дверь, но, если сложить вчетверо газету, проблема решается.

Не богато, а что делать? Судьба в очередной раз поиграла со мной – сняла с дистанции и дисквалифицировала. Ни работы, ни семьи. Тоскливое осеннее одиночество. И на удивление тихо. Неделю я в этом термитнике, и ни одна ночь еще не прошла без обмирающего пробуждения от чьих-нибудь воплей. Мужчины ревут, женщины визжат. Все это напоминает многоголосье стаи гиббонов на рассвете. Но сейчас тихо. Никто не орет, не топает по коридору, не выясняет отношения. Только крыса точит что-то твердое под шкафом. Ко всему прочему здесь есть еще и крысы, причем такое чувство, что не пуганные, несмотря на буйных местных обитателей.

Запрокинув руку, я нащупал шнур торшера и включил свет. Под шкафом сразу стихло.

– Голубушка, битый час я слушаю, как ты упражняешься! Не надоело возиться в пыли? Ночь долга, а сна нет, и, кажется, не предвидится. Может, покажешься, и мы поболтаем? Уверяю, я не стану обижать тебя.

Вот так сходят с ума. Как можно говорить с крысой, да еще в третьем часу ночи? Но, гляди-ка, показалась! Сначала нос с подвижными усами, потом голова; смотрит недоверчиво и принюхивается, точно баба, учуявшая в квартире запах дыма.

– Простите, это вы сейчас ко мне обращались?

– А разве там, под шкафом, ты не одна? Впрочем, судя по устроенному шуму, это можно предположить.

– Извините, – она заметно сконфузилась. – Наверное, я чрезмерно увлеклась найденным сухарем, и причинила вам беспокойство…

– Пустяки, голубушка. Настоящее беспокойство живет за стенкой и повторяется с удручающей регулярностью. Сначала они изводят меня отечественной эстрадой, усугубляя ужас собственным подпеванием, а далее, по распорядку следуют выяснения отношений, битье стекла, мебели…

– И Серафимы Николаевны, – в тон мне подхватила крыса. Оживившись и осмелев, она показалась теперь полностью и уселась на задние лапы. – Знаю, о ком вы говорите. Действительно, ущербная парочка, но лично для меня вполне симпатичная. Серафима Николаевна торгует семечками, за счет чего они с Петром Петровичем и штормят так лихо. Вы здесь новичок, и, наверное, еще не знаете, что в 10 комнате, в конце коридора, Марфа Ильинична фасует по бутылкам разбавленный спирт. И дешево, и сердито, и идти недалеко. При необходимости можно и по стенке. Но самое главное, Марфа Ильинична, чистая душа, постоянным клиентам дает в долг, без всяких там процентов, заметьте!

– А тебе то какая радость? И чем же, если не секрет, эта парочка может быть симпатична?

– Как чем?! – всплеснула крыса лапками. – Да ведь когда они от Марфиного зелья отключаются, я наведываюсь к ним за этими самыми семечками и ем от пуза, совсем не таясь! Раньше, правда, кот у них жил. Так и звали просто – Кот. Даже на имя себе не заработал. Впрочем, был непредсказуем и опасен, как и всякое ничтожество. Любил из засады бить. Слава богу, сгинул где-то этим мартом. А вы… – тут крыса заволновалась. – Вы, надеюсь, не собираетесь заводить кота? До вас тут одна божья старушка обитала (добрый сынок-рецидивист на время определил, пока квартиру ее продавал), так все соседкам на меня жаловалась, спрашивала, нет ли у них на примете кота-крысолова.

– Можешь не беспокоиться. Я не люблю кошек.

– Похвально! Значит вы – собачник? Люди либо кошатники, либо собачники. Однако и среди собак есть идиотские породы. Терьеры там всякие, эти убийцы слюнявые…

– Нет, я и к собакам равнодушен. Хлопотно с ними.

– Это уже любопытно. Кого же вы любите?

– Понимаешь, голубушка, мне, как тому ямщику из песни, похоже, некого больше любить.

Закрыв глаза, я снова мысленно прокрутил сцену нашего расставания. Красный халат, губы сжаты, лицо злое. Мои тряпки, включая несвежие носки, неуклюжими птицами слетаются в прихожую и оседают пестрым холмиком. Могильный холмик любви. Вот уж не думал, что его будут украшать грязные носки! Я спросил, не слишком ли возбудилась она от своего любимого шоу? Ответила, чтобы я умничал перед своими шлюхами, а ее оставил в покое. И так далее, и тому подобное, и понеслась по наезженной колее! Эта злость, это дрожащее бешенство, это укушенное самолюбие были так не привлекательны, что я, до последнего момента не исключающий очередное примирение, понял, что все, пора действительно уходить.

– Не депрессия ли у вас часом? – пропищала с пола крыса. Я с удивлением