Концерт для Леночки. Сборник рассказов - Константин Валерьевич Леонтьев Страница 6

Крыса переползла от блюдца с печеньем к пепельнице, принюхалась к горке окурков и брезгливо фыркнула.

– Короче, ваши сравнения насчет наперстка не проходят. Вид существует, пока ищет способы выживания и находит их. Вы же, люди, заняты только поисками кайфа. Вся ваша хваленая эволюция – один сплошной поиск кайфа. И все бы ничего, но ваш кайф никогда не стоит на месте, а вы никогда не можете его догнать. Он как хитрый воробей заманивает вас, котов, все выше и выше на ветки, не упархивая сразу, дожидаясь, когда вы сами шлепнитесь вниз.

Тон крысы нравился мне все меньше. Некстати вспомнилась Алеся, чьи формы оказались убедительней предостережений друзей о возможном триппере. Я понадеялся на авось, и спустя три дня бежал за талоном к венерологу. Но нужно было как-то реабилитироваться.

– Довелось мне недавно читать об одном эксперименте. Лабораторную крысу законтачили на какой-то провод. При нажатии на кнопку, он раздражал в мозгу подопытной центр удовольствий. Уж не знаю, насколько силен у вас кайф, но крыса, спустя несколько дней, сдохла от жажды и голода. Все это время она без перерыва давила на эту кнопку. Мы хоть закусываем, если что!

Ах, как ее подкинуло! Зацепил я ее все-таки тоже!

– Нет, – запищала она яростно. – Можно, конечно, специально заразить бедное животное мерзкой болезнью, располосовать вдоль и поперек, вырастить у него на спине человеческое ухо, сотворить еще кучу извращений, а потом мять где-нибудь в подсобке младшую сотрудницу, и мнить себя гением и научным светилом! Можно! Но это, если разобраться, обыкновенный садизм и геноцид! Бедняге залезли в мозг, лишили право выбора, проявили жесточайшее насилие, а потом ржали в курилке. Как же, тупое животное! – крыса гневно распушила усы, подобралась, точно готовясь к прыжку. – И не говорите о необходимости исследований и жертвенности! Еще никто из вас не пожертвовал собой ради крыс! Все ваши поступки мотивируются только одним принципом – вам все можно! А остальные, либо еда, либо удобство, либо нежелательные соседи от которых надо избавляться, не интересуясь их мнением. Что вы, спрашивается, сделали с тараканами? Где эти насекомые, воспетые вашим же детским классиком? Они ушли, они не живут даже в этой помойке. Но мы не тараканы, с нами вам будет сложней!

– Что разоралась-то? – спросил я. – Две трети Европы в свое время от чумы, которую вы притащили, вымерло. Жертвенность тебе подавай! Пафос раздула тут. А сами еду, как босота, воруете. А что унести не можете – на месте портите. Это вредность, или принцип?

– А от мухи Цэ-цэ, до изобретения вакцины целые стада гибли, а от малярийного комара…– начала крыса.

– Слушай, заткни свою эрудицию, – не выдержал я. Голову мою посетили первые болевые симптомы начинающейся мигрени.

– Однако же, – договаривала крыса. – В сказках у вас муха красотка, а комарик герой! А мы монстры!

– Ты, похоже, больше зануда!

– Ага, и это говорит человек, которого выперла собственная женщина! – ядовито заметила крыса. – Чем вы ей так не угодили? Вместо обещанного тура в Египет принесли известие, что потеряли работу? Возомнили себя Казановой и оскоромились с ее лучшей подругой? Или, как сейчас наблюдаю, оставляли несвежие носки на батарее отопления, и философствовали, лежа одетым на диване?

– Ни то, ни другое, ни третье! – почти закричал я, с ужасом осознавая, что и то, и другое и третье имело место быть. Крыса, наблюдая мою реакцию, снисходительно усмехнулась. Она успокоилась и снова взяла поучительный тон.

– Эх, люди. Все-то у вас через эмоции, и все вы норовите полной ложкой и от пуза. До несварения! Дай вам чемодан денег, вы станете счастливыми, но ровно до того момента, когда захотите второй чемодан. Вы добиваетесь своих женщин, а потом не знаете, как быть с ними дальше, и становитесь либо тиранами, либо подкаблучниками. Вы все время сами себе противоречите! Учите детей одному, а сами поступаете совсем иначе! Говорите, что главное в жизни это здоровье, но вспоминаете о нем, только когда оно уже отказывает вам в поддержке!

– У меня зубы от тебя заболели, – простонал я.

– Я, между прочим, не напрашивалась в собеседницы, сами позвали.

– Так беседовать, а не мозг есть!

– В чем же, собственно, вы со мной не согласны? Или, может, за носки обиделись?

Я не ответил. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Списан. Списан вчистую! Как опять подниматься? И этот гадюшник, мерзкая конура с говорящими крысами. Психоделия. Крысе хорошо. Она в своем мире и при месте. У нее есть запасы, а кончатся, она посетит Серафиму Николаевну и ее пьяного апостола, и наестся от пуза. А что есть завтра мне? Можно, конечно, напиться. Вариант. Денег в обрез, правда, но Марфа Ильинична может согласиться включить по-соседски в привилегированные клиенты и откроет кредит?

Нет, все-таки она дура! Не крыса, конечно, а Нина. Я с этой Ирой только раз и то по пьянке. А что было бы, узнай она про фестивали с Машей? Да узнает еще. Сейчас там такой треп начнется! Мне уже только без разницы. Нина выгнала из дома, ее вислоусый папа с работы. Всегда, гад, не любил меня. Крохоборная семейка.

На столе звякнула ложка. Я открыл глаза. Серый комок метнулся вниз. Стоять, с-скотина! Стуча хвостом, и смешно подкидывая зад, крыса убежала обратно под шкаф. Если эта тварь зачастит ко мне, то придется искать отраву, или ловушку.

А сна все нет! И сигарет тоже. Хоть сейчас уже иди до Марфы! Употребить стакан и отключиться.

Говорят, перед рассветом упыри активизируются. За стеной произошло движение. Петр Петрович подал голос. Он мычал, с трудом выговаривая ругательства, и требовал водки. Серафима Николаевна отвечала длинно и матерно.

Самоубийство Сергеева

Зайдя в кабинет, он закрыл замок на два оборота, постоял в раздумье, не отпуская хромированной ручки, и убрал один оборот – начнут выбивать дверь, быстрее справятся. Совсем не запирать тоже нельзя. Время хоть и обеденное, но мало ли кого может занести по делу или безделью?

Для него лично все дела закончены. Еще с утра он привел в идеальный порядок рабочие бумаги, убрал со стола все лишнее, и даже, что прежде никогда за ним не водилось, полил медленно увядающую на подоконнике пыльную герань.

Пафосную мысль о предсмертной записке он отмел сразу же, даже не играя в воображении. Рапортов и объяснительных за годы службы и так писано достаточно. О том, какими слухами обрастет его смерть, какие последуют проверки и разборки, он тоже не думал. Старался не