Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла Страница 42

И под крики «Да здравствует Толстячок!» они направились со своей драгоценной ношей по улице Алькала.

— В какой гостинице вы живете? — спросил матадора крепыш, который командовал группой.

— В «Эступендо».

— А где находится эта гостиница? — осведомился андалузец, который во всем Мадриде знал только улицу Севийя.

— Довольно далеко, — отвечал Толстячок. — Надо спуститься по улице Алькала, потом подняться по Гран Виа…

— Спустимся и поднимемся, сколько будет нужно, — прервал его поклонник.

— Разумеется! — подхватили товарищи. — Подумаешь, большое дело! Пошли!..

— Предупреждаю, что это расстояние порядочное, — настаивал тореро. — Когда наша куадрилья ехала на арену, счетчик такси показал три дуро…

— Хоть на край света! — завопил сухопарый. — Вперед, ребята! В гостиницу «Эступендо»!

— Пошли, пошли! — поддержали остальные. — Да здравствует первая шпага!

— Да здравствует! — отвечала толпа на тротуаре, расступаясь, чтобы пропустить их.

Так они прошли квартала два — под гром рукоплесканий и радостные возгласы.

На террасах кафе, расположенных поблизости от арены, сидели многие из зрителей, которые были на достопамятной корриде; при виде Толстячка они вставали и разражались восторженными криками.

В красноватых вечерних сумерках фасады домов приобретали цвет обожженной глины. На улице было тепло; швейцары вытаскивали на тротуары свои стулья, чтобы посидеть на воздухе.

По широкому проспекту от Монументальной площади к центру устремлялся поток автомобилей.

— Вон наш герой! — восклицали водители. Проезжая, они замедляли ход и приветствовали тореро резкими сигналами клаксонов. — Всего хорошего, герой!

Толстячок сердечно отвечал им, размахивая, словно платком, хвостом быка. Это был единственный трофей, который остался от подвига: оба уха он подарил при выходе, а от копыт отделался тайком, спустив их на землю по спине одного из поклонников.

Он улыбался уже не так, как вначале, потому что боль, которую причиняли острые кости сухопарого, подпиравшие его южный полюс, становилась невыносимой.

— Вам не кажется, что меня стоит опустить на минутку, а вы отдохнули бы? — робко намекнул он.

— Да мы нисколько не устали! — с оскорбленным видом возразил крепыш, который хотя и запыхался немного, но достоинство сохранял.

— Нисколько! — поддернули его остальные.

И для того, чтобы доказать своему кумиру, что они полны сил, поклонники пробежались до следующего угла.

— Видите? — гордо заявили они, снова замедляя шаг.

— Вижу, вижу, — польстил им тореро с мрачным выражением лица, потому что во время галопа кости худощавого порядком намяли ему ягодицы. — Вы очень сильные.

— Это сущие пустяки, — отмахнулся андалузец, вытирая пот со лба. — У меня хутор неподалеку от Севийи, и, когда мне приходит на ум заняться спортом, я взваливаю на спину борова, который весит вдвое больше вас.

— В таком случае… — уныло вздохнул Толстячок, с тоской думая о мягком сиденье автомобиля, на котором его антрепренер, должно быть, уже подъезжал к гостинице.

Хотя было еще светло, в некоторых витринах зажглись огни. Иссякал поток автомобилей, по мере того как пустела арена. Арьергард группы, эскортировавшей тореро и его живой пьедестал, сочтя, что в достаточной мере исполнил свой долг неистовых почитателей Толстячка, растекался по переулкам, направляясь домой.

Иные прохожие, попадавшиеся навстречу, останавливались при виде уже небольшой процессии и с любопытством спрашивали:

— Кто это?

— Неужели вы не знаете, несчастный? — возмущались поклонники. — Самый великий тореро в мире!

— Что он тореро, это я по костюму вижу, — настаивал прохожий. — А как его зовут?

— Если мы говорим «самый великий в мире», значит, речь идет о Толстячке.

Один из этих бестолочей имел смелость заметить:

— Какое забавное прозвище!

— Еще скажите, что вы в первый раз его слышите, — 1 оскорбились поклонники Толстячка.

— Так оно и есть. Представьте, я за футболистов болею.

Участники процессии прикусили губы до крови. И не убили прохожего лишь потому, что у них под рукой не было рапиры.

Они уже были далеко от арены, и до квартала, по которому они сейчас проходили, не донесся взрыв энтузиазма, вызванный матадором час назад. На этом участке улицы Алькала жили равнодушные, они проводили время, греясь на солнышке, или же посещали зрелища другого рода.

Когда кортеж проходил мимо скамьи, на которой отдыхала пожилая супружеская пара, жена сказала мужу:

— Смотри, что они несут, Рамон!

— Это, должно быть, манекен.

— А вдруг настоящий тореро?

— Не будь наивной, — наставительно проговорил он, — наверное, какой‑нибудь озорник вырядился, чтобы повеселиться с приятелями.

— А может быть, это что‑нибудь рекламируют? — предположила жена.

Когда проходили мимо кинотеатра, кумиру вместе с пьедесталом пришлось остановиться, потому что очередь в кассу выстроилась поперек тротуара.

— Дорогу Толстячку! — потребовал мужчина со сросшимися бровями, раскалывая локтями и коленями стену очереди.

— Ни за что! — отвечали оттуда, прижимаясь друг к другу и еще теснее смыкая ряды, — Вы просто хотите втереться.

— Неужели вы не видите, что мы несем матадора? — попытался уговорить их худощавый.

— Знаем мы Эти трюки, — защищалась очередь, следя, чтобы не образовалось ни малейшей щели. — Женщины тоже часто приходят с ребенком на руках в надежде, что мы разнюнимся и пропустим их вперед.

Не в силах убедить неверующих, процессия была вынуждена обойти препятствие, довольно неуклюже опустившись на мостовую.

— Далеко еще до гостиницы? — спросил андалузец, истекавший потом.

— Порядочно, — сообщил мужчина со сросшимися бровями и шумно вздохнул. — А в чем дело?

— Да ни в чем, — с притворным равнодушием отозвался его товарищ по процессии. — Просто любопытно.

— Полагаю, ваш вопрос вызван не усталостью? — поинтересовался худой, душа которого уже готовилась отлететь.

— Конечно, нет! — Севийский энтузиаст принял обиженный вид. — По сравнению с боровом, которого я ношу по своему двору, этот мальчик просто перышко.

— Преуменьшать не стоит, куманек, — счел нужным уточнить коренастый. — Не знаю, сколько весят ваши боровы, однако наш груз вовсе не перышко.

Худой воспользовался моментом, чтобы внести свою лепту в этот поток искренних признаний.

— Недаром его зовут Толстячком, — проворчал он, вытирая льющийся градом пот.

— А по — моему, это не совсем точно, — скептически вставил коренастый, энтузиазм которого словно испарялся вместе с потом. — Правильнее было бы звать его Тушей.

— Ну уж и Туша… — запротестовал энтузиаст, который шел с процессией, но не принимал участия в переносе матадора.

— Станьте на мое место, и увидите, что я прав, — коварно предложил мужчина со сросшимися бровями, решив смениться таким изящным способом.

— Благодарю вас, — ответил энтузиаст, который был не так глуп, как могло показаться с первого взгляда.

— Неужто вам не хочется хотя бы минутку понести нашего кумира? — настаивал первый, пытаясь воздействовать на самолюбие.

— Это было бы большой честью, — увернулся его собеседник, — но я очень неловок и боюсь уронить Толстячка.

— Об этом, дружок, не заботьтесь, — подбодрил его коренастый. — Я посажу его вам на плечи, и вы увидите, что он не упадет.

— Не беспокойтесь. Вы несете отлично. Кроме того, я вспомнил, у меня дело здесь неподалеку… — С этими словами энтузиаст отделился от группы и заспешил прочь.

— Ну и свинья! — воскликнул коренастый, с завистью глядя вслед дезертиру.

— Вы что‑то сказали? — спросил сверху скучающий Толстячок, который примирился со своей неудобной позой и не протестовал, боясь ранить чувства поклонников.

— Ничего особенного, — ответил коренастый, слизывая языком пот, капавший с верхней губы. — Мы говорили, что вы несколько полнее, чем кажетесь.

— За те месяцы, что я отдыхаю, я всегда немного поправляюсь, — извиняющимся голосом произнес тореро. — Но когда начинается сезон, я теряю несколько килограммов и возвращаюсь к своему весу.

— А каков ваш вес, если вы не сочтете наше любопытство нескромным? — спросил худощавый, стараясь дышать потише.

— Семьдесят четыре килограмма.

— Я же говорил! — вздохнув, произнес мужчина со сросшимися бровями.

— Что? — поинтересовался Толстячок.

— Что ваше прозвище вполне оправдывается вашим весом.

Андалузец, не знавший Мадрида и не привыкший к его большим расстояниям, вмешался в разговор, который верховые лошади вели со своим всадником.