Магда Сабо - Старомодная история Страница 78

Вообще же пикник юристов удался великолепно, Белла даже выиграла в лотерею; она тоже получила от благородного и вежливого Йожи букетик, не только Ленке; потом, когда пришло время получать выигрыш, Белла весьма ловко выбрала их собственное блюдо, которое она не узнала. В письме, рассказывающем о пикнике, звучит и жалоба: Беллу основательно отругали, так как за ней пытался ухаживать Холлоши, тренер по плаванию, она же не осадила его достаточно решительно. «А я ни в чем и не виновата вовсе. Жду Ленке и Йожи», — заканчивается письмо. В том же году, 29 июля, Белла пишет сестре: «Илонка с семьей живут хорошо, но у них тоже мертвый сезон. Невольно думаешь: вся Венгрия — настоящее сонное царство». Эти строки удивительно напоминают ощущения Ленке Яблонцаи: каждый раз, когда заходила речь о ее девических годах в начале столетия, матушка говорила брату и мне, что это был невероятно скучный исторический период, когда, насколько она помнит, никогда ничего не случалось.

В июне 1904 года гостевая книга Бартоков зафиксировала восемьдесят семь посетителей. Йожеф был у них десять раз, Ленке — каждый день, родители Йожефа ни разу. В том же году, 21 июня, Белла просит у Маргит, находящейся в Нитре, ноты «Герцога Боба»; знаменитая песня Хуски о коротенькой юбчонке и худых башмаках будет сопровождать Ленке всю жизнь, олицетворяя в себе все то, чем были для нее эти годы, годы невозвратимой, мучительно прекрасной юности. Из письма Беллы от 21 июня выясняется: подруги каждую неделю меняют место своих встреч, на прошлой неделе они приглашены были на улицу Кишмештер, на этой неделе — очередь Бартоков. «Нашими гостями были тетя Яблонцаи с Ленке, девочки и ангел Й. Можешь представить, как было славно. Такие вот у нас события».

Семья Бартоков делает все, что только можно предпринять в этой ситуации. Вильма Томаноци в августе, в тридцатиградусную жару созывает к себе всю компанию. «Ужин чуть не превратился в пост, — жалуется Белла сестре. — Я хотела сделать как лучше и потому еще дома велела Юлишке и Жужи, чтобы в половине восьмого все было подано, а они опоздали и подали к девяти. А ведь я в шесть часов специально вышла обвалять в сухарях цыплят и отбивные, и паприкаш был поставлен на огонь, и пирог был готов, долго поспевали яблочный пирог и творожный. Нас было четырнадцать человек. Пришли двое братьев Силади со скрипкой, играли превосходно, домой мы вернулись в половине четвертого утра». (Младшая сестра братьев Силади, Маргит, будет первой, рано умершей женой будущего мужа Беллы Барток.) Но мать Беллы тоже не отстает от Вильмы: «Вчера, — отчитывается Белла, — у нас были Ленке, Золтан, Пишта, Йожи, вечера сейчас просто чудесны, мы вечерами оживаем, к тому ж и луна дивная. Сегодня собираемся слушать музыку». Одно из главных сокровищ почтового ящика Бартоков — письмо, написанное в то лето, которое прошло под знаком мечты, надежды, доброй воли и любви, под знаком молодости; письмо это Белла послала Маргит; я и сейчас не могу его читать, не волнуясь. За строками его встает светлый облик моей матушки, тогда еще юной девушки, встает отчетливее, выразительней, чем на любой фотографии. «Ночью я так испугалась! — пишет Белла. — А все из-за окна, оставленного открытым в столовой: створка его так жутко скрипела от ветра, будто за окном урчал огромный желудок. Я лежала, не погасив свечи, и вся дрожала; да и легли мы перед этим поздно, лишь в половине двенадцатого; у нас были тетя Яблонцаи и Ленке. Мы ушли с Ленке в темный сад, сидели там — Ленке в гамаке, я на скамеечке, — курили и обсуждали наши дела. Потом искали в бинокль комету поблизости от Большой Медведицы, она виднелась как расплывшееся золотистое пятнышко».

Разработанная Бартоками операция не увенчалась ни успехом, ни даже полууспехом.

Правда, на выставке Маргит семьи Бартоков и Яблонцаи присутствуют в полном составе; в числе гостей и Ансельмова родня, напряженно здоровающаяся с Лейденфростами — Армин Лейденфрост тоже выставил свои произведения: оказалось, он скульптор-любитель; Мария Риккль с отвращением разглядывает его гипсовые статуэтки: табунщика, крестьянку — и масляные и акварельные этюды третьего сына Эржебет Гачари, Шандора (Шандорка Лейденфрост станет со временем известным в Америке художником, Алексом Лейденфростом); а сестра Эммы Гачари столь же сдержанно бросает взгляд на рисунок тушью и две гуаши Антала и Маргит, родственников Рикклей. Матушка высматривает Йожефа, тот, едва увидев ее, подходит, и они вместе ищут уже хорошо им известные, много раз виденные в доме Бартоков картины: «Вечер», «Зимний пейзаж», «Терновник». Висит там и «Старица Тисы» Луизы Кенези рядом с этюдом углем старого Чанака; Ленке Яблонцаи нравятся обе эти картины — и откуда ей знать, сколь далекие от изобразительного искусства понятия будут ассоциироваться на протяжении ее будущей жизни с этими именами: Чанак и Кенези. С семьей Чанак она столкнется даже дважды: в поисках места для первого мужа на паровой мельнице и в связи с культурной и хозяйственной деятельностью деда второго мужа. Кстати, сам ее будущий второй муж тут же, в толпе — как и первый; Бела Майтени и Элек Сабо смотрят на Ленке Яблонцаи — и откуда знать Элеку Сабо, что когда-нибудь доктор Кенези, старший брат той Луизы, что написала «Старицу Тисы», будет принимать роды у Ленке и услышит первый крик дочери Ленке и Элека Сабо. Семья Майтени тоже приходит на выставку, они прибывают одновременно с родителями Йожефа, но не остаются долго — обходят зал, здороваются со всеми и удаляются; мать Йожефа с точно такой же грустью смотрит на прелестную Ленке, стоящую рядом с Йожефом, как и Йозефа Хейнрих, мать Белы Майтени. Родители Йожефа поздравляют Маргит и остальных знакомых, тепло приветствуют купецкую дочь, самое Ленке Яблонцаи, но не подзывают ее к себе; более того — уходя, они уводят с собой сына, Йожеф едва успевает попрощаться с матушкой.

Уже на этой выставке, а тем более после нее тучи заволакивают чело Марии Риккль. У Бартоков проводятся новые совещания, о них Ленке ничего не говорят, чтобы не беспокоить попусту, у нее еще год учебы в промышленной школе, за это время выяснится, меняется ли атмосфера вокруг девушки. Если родители Йожефа по-прежнему будут вести себя столь же сдержанно, придется втолковать Ленке, что она должна как можно скорее отказаться от него: жаль тратить попусту время на такое безнадежное дело. Если Йожеф до будущего лета не выскажет своих намерений — на намеки Ференца Бартока, которому поручено прощупать Йожефа, тот отвечает каким-то непонятным, грустным афоризмом, — то Ленке выйдет замуж за другого, ей скоро двадцать, и молодые люди вокруг нее так и вьются. Вон хоть Майтени — прямо сохнет по ней, уж он-то наверняка будет рад до смерти, если главный его соперник уйдет с дороги, к тому же он не из босяков, как раз сейчас для него с братом старики полностью оборудовали огромный магазин колониальных товаров. Союзники решают: как будет, так и будет; если Йожеф, который уже начал службу в одном из дебреценских банков, добьется своего, они первыми этому порадуются, а нет, так нет, на веревке его тащить никто не станет. Еще даже и попросят, мол, будьте добры оставить девушку в покое и не портить ей перспективы.

Больше всего судьбой Ленке заняты Маргит и ее мать. Болезнь и столь отличающийся от других девушек образ жизни словно добавили Маргит зрелости, с нею обо всем можно говорить, как со старухой. К тому же у Маргит глаз живописца, проницательный и точный, она видит: Ленке и Йожеф любят друг друга, только Ленке ничего не нужно от Йожефа, а тот, судя по всему, думает и о многом другом. Сама Ленке, за обсуждением будущего которой выпито столько чашек чая, полна надежд и совсем не считает невозможным осуществление своего величайшего желания — ведь вот Боб, наследник английского престола, взял в жены Анни, девчонку в короткой юбке и в дырявых туфлях; Белла, неисправимая оптимистка, просто не понимает, что это за таинственная причина, которая не дает Йожефу, обычно такому разговорчивому, произнести то, чего так нетерпеливо ждет, болея за подругу, и сама Белла. Почему бы ему в самом деле не жениться на Ленке, раз он ее любит? У нее нет денег, она бедная? Ну и что? Ведь у Йожефа-то родители невероятно богаты!

В 1903 году, когда Сатмар и Надьбаня единогласно протестуют против проекта нового военного закона, когда на Балканах идет партизанская война, когда Албания угрожает Македонии, когда Альберт Аппони[146] выходит из Либеральной партии, когда подмастерья-каменщики объявляют забастовку, когда на столицу наводит ужас какой-то сумасшедший с револьвером, когда в Шопроне в самый разгар лета вдруг выпадает снег, когда убивают миссионера-капуцина, когда на железной дороге находят ящик, а в нем, к величайшему ужасу присутствующих, обнаруживают труп ребенка, когда в дебреценском театре по вечерам с огромным успехом идет оперетта «Полковники Лотти» (в памяти Ленке Яблонцаи навеки останутся эти вечера: полукольцо лож в театре Чоконаи, публика, разглядывающая друг друга в бинокли, оплакивающая судьбу маленькой гейши, которую преследует злодей, маркиз Имари,[147] и до бесчувствия отбивающая ладони на представлениях «Витязя Яноша».[148] Музыка, полумрак в зале, ярко высвеченная сцена, особые театральные запахи — все это каждый раз, когда Ленке Яблонцаи, даже уже состарившись, бывает на спектакле, заставляет ее вспомнить Йожефа, вспомнить, как он смотрел через зал на нее, сидящую в ложе Рикклей), — тогда происходит и еще нечто существенное. Ленке Яблонцаи в сопровождении двоих ансельмовых родственников посещает реформатскую церковную канцелярию и заявляет о своем желании перейти в лоно римской церкви. При переходе в католичество она просит лишь, чтобы ее не заставляли сдавать экзамены, и это ее условие в приходе на улице Св. Анны выполняют, чтобы не обидеть купецкую дочь; отцы прихода рассуждают таким образом: Ленке выросла в католической семье, получила диплом учительницы в католической школе и, очевидно, прекрасно знает все, что касается и сути, и технической стороны новой веры. Первая исповедь оставила у матушки тягостное впечатление: на вопрос духовника она лепечет, что не знает за собой никаких грехов, что никогда и никому не причинила зла. Духовник в растерянности смотрит на необычную овечку господню и находит спасительный выход из странного положения лишь благодаря тысячелетнему опыту католической церкви: он отвечает Ленке, что уверенность в своей полной безгрешности уже сама по себе является грехом, и поскольку Ленке, хотя и косвенно, в этом грехе все же призналась, то она и получает прощение, а заодно епитимью и наказ больше не грешить. На обряде перехода, когда ради стоящей на коленях Ленке в церкви св. Анны зажигают все свечи, присутствует вся семья, весь Ансельмов род, от мала до велика, а также подруги, хорошие знакомые. Ленке клятвенно обещает, что не будет подвергать сомнению постановления синодов, и, уже по дороге домой, ломает себе голову: что это за штука такая — синод? Так, меж двух религий и без веры в душе, в таком же своеобразном положении круглой сироты, в каком она оказалась при живых отце и матери, без ориентиров, без точки опоры вступает Ленке Яблонцаи в жизнь. Реформатского бога она никогда не знала, узнать католического не испытывала ни малейшего желания; в церкви св. Анны ей по-прежнему близок лишь один образ — прекрасный и бесстрастный лик Марии, девственницы, не вступавшей в близость с мужчиной и все же ставшей матерью, матерью для всех, а значит, и ее, Ленке, матерью; единственная мать, которую она знает и признает, — сама небесная чистота. В 1942 году Ленке Яблонцаи вернется в лоно реформатской церкви, чтобы не помешать дочери получить место в школе кальвинистского прихода; католический священник, узнав о ее намерении, только рукой махнет и скажет, что католическая церковь с нею ничего не потеряет, а реформатская не обретет; матушка соглашается, улыбаясь, она ничуть не оскорблена. Образ Марии и так останется с нею до самой смерти, образ девственницы, не запятнанной земным прахом, с земным шаром под ногами, со звездным венцом на челе.